Чем они были, эти остроты, если не жалкими увертками? Лишь бы не глядеть в глаза ужасу небытия.
Подавшись вперед, она неловко погладила руку Джоела, чуть ли не целиком скрытую под сбруей проводов. Она любила его руки — сухие, плотные ладони, длинные пальцы с выпуклыми костяшками. У него не прикосновение, шутила она, но секретное оружие, волшебный бальзам от всех супружеских разногласий.
Она вспомнила, как 34 года назад Джоел пришел проведать ее в больницу «Гора Синай», где она рожала Карлу и куда ее доставили на «скорой». Девочка появилась на свет накануне ночью с помощью кесарева сечения, а Джоел в это время не находил себе места в бостонском аэропорту, накрытом туманом. Когда он наконец явился, шумный, веселый, Одри уже полдня лежала на больничной койке. Она с обидой наблюдала, как он скачет по палате, как тают медсестры, сраженные его обаянием, как он, склоняясь над дочкой, напевает вместо серенады песенку из мюзикла «Карусель».
— Спасибо, что пришел, — процедила Одри, когда Джоел передал ребенка медсестрам и они остались одни.
— О-о, бедненькая моя. — Задернув прикроватную занавеску, он улегся рядом с ней.
— Скотина, бросил меня одну.
— Но я рвался к тебе, любимая…
— Не надо было вообще уезжать! Поперся в Бостон, когда у тебя жена на сносях.
— Милая… — Засунув руку под одеяло, он погладил ее распухшие, сочащиеся груди, скользнул ладонью на перевязанный живот, потом вниз, к болотистому месиву между ног.
— Ох, я сейчас просто отвратительна, — проворчала Одри. — Из меня отовсюду течет.
Джоела это не пугало. В нем не было ни капли брезгливости, с какой мужчины обычно относятся к женской биологии. Он любил ее тело целиком, со всеми выделениями.
— Прости, детка. Я правда переживал. Было
— Не особенно, — призналась Одри. — Словно кто-то роется в нижнем ящике моего комода.
— Молодчина, — рассмеялся Джоел.
И снова тихонько запел песенку из «Карусели», но на этот раз для нее.
— Черт! — прошептал Джоел, схватившись за мошонку. — Когда мы опять сможем трахаться?
Ранним вечером, паркуясь у своего дома, Одри заметила Джин, перебегавшую через улицу.
— Привет! — крикнула Джин. — Похоже, я как раз вовремя!
Одри напрочь позабыла о том, что Джин собиралась к ней зайти. Она с тоской глянула на мешковатые джинсы, в каких ходят забубенные школьные учителя, и красный берет своей подруги. На людях Одри часто стеснялась Джин. Ей казалось, что вдвоем они выглядят комично — высоченная, широкобедрая Джин и маленькая, тощая Одри. А вдобавок, благодаря странным мужиковатым нарядам Джин, Одри опасалась, что их могут принять за лесбиянок.
— Какой чудесный вечер! — воскликнула Джин, оборачиваясь в сторону Гудзона.
Солнце, угнездившись в ярких оранжево-розовых облаках, медленно опускалось на Джерси-сити точно вдоль разделительной полосы вест-сайдского шоссе. Цветущие хрупкие деревца в металлических кадках с трепетом провожали каждую машину, проезжавшую мимо. Одри улыбнулась. Давным-давно, когда она только приехала в Нью-Йорк, мрачный драматизм этого города настолько ее заворожил, что она не замечала даже проблесков красоты вокруг. Но в ту пору город мог завоевать ее, только напугав, — душными черными улицами и сырым подземельем метро. За сорок лет мегаполис ее молодости в стиле нуар значительно посветлел и похорошел, превратившись в город закатов и магнолий.
Шагая к дому Одри, обе женщины подставляли лица последним, почти не греющим лучам солнца.
— Как дела в больнице? — спросила Джин.
— Прекрасно. Роза свалила, и мне пришлось в одиночку тащить Ханну туда и обратно.
О стычке с доктором Крауссом Одри намеренно умолчала. Если Джин не разделит ее возмущения — если скажет, что доктор по-своему прав, — Одри этого не вынесет.
С противоположной стороны улицы к ним приближалась высокая негритянка средних лет. Длинные седеющие дреды она завязала в хвост, рюкзак колотил ее по спине в такт шагам. Одри показалось, что с этой женщиной она уже где-то встречалась, но они миновали друг друга, не поздоровавшись.
Вынимая ключи из сумки, Одри припоминала, осталось ли в доме молоко для чая. Когда они с Джин взбирались на крыльцо, она увидела мельком, что женщина с дредами возвращается назад. Заблудилась, должно быть.
— Прошу прощения, — раздался голос. — Вы — Одри?
Одри обернулась. Незнакомка топталась у крыльца, неуклюже стаскивая с себя рюкзак.
— Меня зовут Беренис Мейсон. Нам надо бы поговорить.
— О чем?
— О вашем муже, — не сразу ответила женщина. — О Джоеле.
— Вот как? — Обнаружив ресторанную рекламу под дверью, Одри нагнулась, чтобы вынуть листок.
— Я бы не хотела разговаривать на улице, — продолжила незнакомка. — Это дело требует деликатности. Могу я войти?
Сдерживая ухмылку, Одри скосила глаза на Джин.
— Вы — журналистка? — спросила Джин.
Незнакомка замотала головой:
— Нет, нет.
Выпрямившись, Одри изучала эту очень полную женщину с большой тяжелой грудью, одетую — слегка не по возрасту — в сиреневую юбку и кроссовки.
— Откуда вы знаете Джоела?
— Мы с ним друзья, — улыбнулась чернокожая. — Старые друзья.
— Ясно.
Очередная поклонница, сообразила Одри. Каждый год на Перри-стрит забредали одна-две такие потерянные души в надежде установить — либо воображая, что уже установили, — особые отношения с Джоелом, их героем, защитником сирых и убогих. Как правило, они вызывали жалость, но потакать им не
