называем людей вроде Николаса «калеками»…
Халед, похоже, не расслышал мягкого упрека в ее тоне:
— По-моему, больничное начальство должно ограждать женщин от таких пациентов. Они слишком опасны. Парень вел себя как дикарь! А если бы я не проходил мимо в тот момент, когда он напал на вас?
— Конечно, я очень рада, что вы там оказались. Но понимаете, на самом деле Николас не
— Не могу с вами согласиться. Я его видел. Он пытался вас задушить! И вы его защищаете?
— Подумайте, с чем ребятам вроде него приходится сталкиваться каждый день. Мы бы тоже не были паиньками, живи мы его жизнью.
Халед с восхищением воззрился на Карлу.
— Вы — очень хороший человек, — раздельно произнес он. — Вы когда-нибудь проходили тест девяти углов?
— Представления не имею, что это такое.
— Этот тест выявляет характер человека. Заполняете подробный вопросник и узнаете, какой из девяти типов характеров ваш.
— Неужели? — Эту отстраненную вежливость Карла приберегала для тех, кто верит во всякую несусветицу.
— Наверняка вы — второй тип. Вторые — помощники. Очень отзывчивые и щедрые люди. Поэтому вы и выбрали такую профессию.
Заметив с тревогой, как бугрятся ее бедра под юбкой, Карла прикрыла их сумкой. О ней всегда говорили как о «социальном работнике от бога», хотя в детстве она мечтала о карьере юриста. Карла обожала ходить с отцом в суд и часами разыгрывала с куклами Барби, Кеном и прочими судебные заседания, вошедшие в историю. Мечта померкла, лишь когда Карла достигла подросткового возраста. Близкие родственники отвечали на ее расспросы о юридическом колледже с жалостливым скептицизмом; мать как бы невзначай высказала предположение о том, что у ее старшей дочери, возможно, «легкая форма дислексии», — из этих намеков Карла поняла, сколь чудовищно она переоценила свои способности. Она немедленно перестроилась, и к окончанию школы ее амбиции снизились до уровня, который все сочли приемлемым. Перед поступлением в колледж она даже подстраховалась, спросив родителей, стоит ли ей вообще продолжать учебу.
— Конечно, — бодро ответила мать. — Почему нет? Курс профессионального обучения тебе не повредит.
— Тебе нужно работать с людьми, — посоветовал отец. — Выучись на медсестру или что-нибудь в таком роде. Ты от природы добрая.
Карла уже тогда смекнула, что доброта занимает не самую высокую ступеньку в родительской иерархии жизненных ценностей. Да она вовсе и не была уверена, что заслуживает такую характеристику. Под ее смиренной оболочкой гнездились весьма недобрые эмоции. Гнев. Обида. Желание, не такое уж редкое, хлестнуть мать по лицу. Приписывая дочери чуткость натуры, родители, по сути, основывались на одном-единственном эпизоде, когда маленькая Карла нашла на улице раненую птицу и принесла ее домой. (Птица, между прочим, сдохла с голоду под ее опекой.) Но подростку льстит, когда взрослые его оценивают, сколь бы суровым ни был их приговор, и пьянящее наслаждение оказаться в фокусе внимания отца перевесило сомнения в его правоте. Теперь, шестнадцать лет спустя, «врожденная доброта» Карлы столь прочно укоренилась в семейном фольклоре — а заодно и стала присказкой в устах людей посторонних, — что Карла давно прекратила подвергать этот постулат пересмотру. И лишь иногда — когда какой-нибудь благожелательный человек, вроде Халеда, принимался от всей души нахваливать ее самоотверженность — полузабытые сомнения вновь давали о себе знать, вызывая смутное недовольство тем, как складывается ее профессиональная судьба.
— Погодите, — Халед ткнул пальцем в творожную баночку, — это весь ваш обед?
— Да. Мне хватает.
— Ну не-ет, — не поверил Халед. — Этого недостаточно. Часа не пройдет, как вы опять проголодаетесь.
— Я так не думаю.
— Возьмите у меня немного. Мне одному столько не съесть.
Чувствуя, что от Халеда так просто не отделаться, Карла сказала с некоторым нажимом:
— Спасибо, но в обед я предпочитаю не переедать. — Она снова взялась за творог, торопливо орудуя ложкой, словно боялась, что ее в любой момент отнимут.
Халед медленно жевал рис.
— Можно задать вопрос… вы на диете?
— Я? — Комично тараща глаза, Карла оглядела свою тушу: — А что, разве похоже?
Он серьезно посмотрел на нее:
— Простите. Наверное, я вас обидел.
Карла притворилась, будто не может говорить с полным ртом, — ей требовалась передышка.
— Нет, вовсе нет, — ответила она наконец.
Крупная горячая слеза плюхнулась в творог.
— О боже, — воскликнул Халед, — какой же я дурак! Я не хотел…
—
— Но я вас расстроил… — Отставив миску с едой, Халед прижал пальцы к лоснящимся вискам.
— Это не ваша вина. Вы тут ни при чем. Это… совсем другое. Личное. Мне жаль, что я испортила вам обед.
Слезы обильно текли по щекам. Закрыв баночку с творогом, Карла сунула ее в сумку и встала. Глянув вниз, она увидела, что ее ягодицы оставили две большие овальные вмятины на подкладке пиджака Халеда.
— Не уходите, — попросил он.
Но Карла уже не могла выдавить из себя ни слова. Мотнув головой, она быстро зашагала по лужайке.
В туалете на первом этаже больницы, в наказание себе, она долго разглядывала свое отражение в зеркале. Нос распух и побагровел — идеальный объект для шуток, блузка задралась, обнажив розовую полоску там, где пояс юбки врезался в живот. Карла тихо застонала. Она разревелась — распустила сопли
Она намеревалась поработать, но, сев за стол, обнаружила, что компьютер завис. Потыкав разные клавиши, Карла в отчаянии треснула кулаком по стенке компьютера.
— Терпение, терпение, — раздался протяжный голос за ее спиной.
Обернувшись, Карла увидела на пороге офиса санитара.
— О, привет, Рэй!
Санитар издал угрюмый смешок:
— Заняты, да?
— Немного.
Коренастый, неповоротливый Рэй в свои шестьдесят с лишком корчил из себя всезнайку и законченного пессимиста, что не добавляло ему популярности среди коллег. Карла, угадывая в его комариной назойливости горечь одиночества, полагала своим долгом быть с ним особенно любезной.
— Говорят, с вами тут беда приключилась, — сказал Рэй. — Какой-то придурок с пятого этажа пытался вас изнасиловать…
— Что за ерунда, ничего подобного…
— Вот ужас-то. Нам должны доплачивать за риск.
Карла не любила принимать посетителей в офисе.
