самый конец, обнаруживаю, что он меня никогда не любил. А величайшей страстью его жизни была сраная жирная фотографиня!
— Нет, ты преувеличиваешь. Джоел обожал тебя…
— Прекрати! — Одри подняла руки. — Мне лучше знать, чем был мой брак.
— Но…
— Он писал ей стихи!
— Я… я не понимала, каково тебе.
— Теперь понимаешь. — Одри снова опустилась на диван.
Джин положила поленья поверх щепок, зажгла спичку. Подруги смотрели, как пламя, охватив газеты, крадется вверх.
— Каким бы ни был твой брак, — сказала Джин, — теперь уже ничего не исправить. Тебе нужно подвести под всем этим черту.
— И что я буду делать, когда подведу черту? — мрачно спросила Одри. — Таскаться с тобой по круизам до конца дней?
— Забудь про круизы, ладно? Мало ли чем можно наполнить свою жизнь. На свете столько всего интересного, творческого. Тебе только пятьдесят девять.
— Спасибо, что напомнила.
— Но это молодость! Ты по-прежнему привлекательна. Возможно, встретишь кого-нибудь.
Одри застонала. Ее угнетала мысль о том, что она осталась без мужчины, но перспективы обрести нового мужчину угнетали еще сильнее. Ухаживания в ее возрасте казались смехотворными. Нет, она не превратится в одну из тех шустрых бабенок, что сидят на заменителях гормонов, разгуливают в кожаных юбках, щебечут о своей неуемной сексуальности и с лупой изучают письма читателей в «Нью-Йоркское книжное обозрение» в поисках кого-нибудь, кто разделил бы их любовь к Пинтеру, Клее и дождливой погоде в Монтоке. Нет уж, это глупо и так…
— Ты могла бы активнее заняться политикой, — продолжала Джин. — Могла бы устроиться на работу. Или написать книгу. А вдруг ты решишь вернуться в Англию?
Одри прикрыла глаза рукой:
— Похоже, ты задалась целью вогнать меня в депрессию.
— Я лишь говорю, что твоя жизнь не закончилась. Ты от много отказалась, выйдя за Джоела, — сама в этом признавалась, — и теперь у тебя появился шанс сделать то, что ты всегда хотела сделать.
Одри усмехнулась тоскливо. Верно, она любила поговорить о том, чего могла бы достичь, не посвяти она свою жизнь Джоелу. Но в глубине души она всегда знала цену этим горделивым заявлениям — то были иллюзии самообольщения, фантазии, возвышающие в собственных глазах. Правда заключалась в том, что Джоел уберег ее от ничтожности. Он спас ее. Без Джоела она до сих пор печатала бы накладные в Кэмден- тауне или жила в занюханном пригороде с мужем, как две капли воды похожим на мужа ее сестры.
Одри взглянула на проспекты, валявшиеся на полу.
— Нет, Джин, — тихо сказала она, — зря ты стараешься. Со мной покончено.
Глава 2
— Прошу, — Беренис раскинула руки, густо унизанные браслетами. Гостей, Розу и Карлу, она встречала в длинном алом платье — почти жреческом одеянии — и золотистых кроссовках с утолщением на пальцах, отчего обувь напоминала верблюжьи копыта. — Диковатый видок, правда?
Карла нервно хихикнула. Какой бы она ни воображала любовницу отца, с явившейся ей экзотической реальностью эти образы имели мало общего. Оставалось только понять, нарядилась Беренис специально для такого случая или она всегда так экстравагантно выглядит.
— Вау, — хозяйка удивленно покачала головой, — неужто мы наконец познакомимся! Даже как-то странно.
Чувствуя, что тема изумления скоро иссякнет, Карла лихорадочно соображала, чем бы еще разнообразить беседу. Она взглянула на сестру в надежде на подсказку, но Роза, сняв с себя всякую ответственность за этот визит, стеклянными глазами уперлась в пол.
— У вас… симпатичная квартира, — пролепетала Карла.
— Да, тут здорово, — благодушно согласилась Беренис.
Все трое огляделись. Стен в гостиной Беренис было почти не видно за черно-белыми снимками и загадочными текстами, вырванными из газет и журналов. ТЕПЕРЬ МЫ ВСЕ ПОД ОГНЕМ, гласила одна из вырезок; МЕСТНЫЕ НЕНАВИДЯТ НАС — предупреждала другая. В одном углу стояло старое кресло с виниловой обивкой, розовой и потрескавшейся; в другом — книжная полка, сооруженная из тары для молочных бутылок и реек. Центр комнаты был совершенно пуст, словно эту площадку всегда держали наготове для какого-нибудь перформанса.
— Я поселилась здесь стараниями Джоела, — сказала Беренис.
При имени отца Карла вздрогнула:
— Да?
— Да. В этом доме нельзя произвольно повышать плату за квартиру, поэтому попасть сюда очень непросто. Переговоры с управдомом вел Джоел. — Она потерла подушечкой большого пальца по указательному: — Дал ему маленький бакшиш.
Карла вытаращила глаза.
— Эй, а не выпить ли нам чего-нибудь? — предложила хозяйка.
— Конечно, — согласилась Карла.
— Мне и так хорошо, — отказалась ее сестра.
Беренис исчезла на кухне, а Роза опустилась на корточки, изучая книги на полке. Карла тоже пробежала глазами корешки — сплошь нон-фикшн с названиями, пестревшими отглагольными существительными: «Вдумчивое питание», «Сочинение тела», «Толкование гинекритической теории»,[46] «Чтение карт Таро». Затем она встала у окна. Квартира Беренис находилась на пятнадцатом этаже здания, фасадом выходившего на шоссе Франклина Рузвельта. В ясную погоду отсюда, наверное, был виден аэропорт имени Джона Кеннеди, но сегодня темно-серые тучи сыпали мелким дождем. Пока Карла смотрела на потекшую акварель грифельного неба, реку, рябую от дождя, у нее в глазу набухла слеза и упала на щеку.
Десять дней назад в шумном баре Мидтауна (выбранном ею из малодушия), под телевизор, изрыгавший вечерние новости, она завершила свой роман с Халедом.
— Я больше не могу с тобой встречаться, — сказала она.
— Не понял. Что ты такое говоришь?
— Я больше так не могу. — Ей было не по себе, но в то же время в произнесении фраз, освященных временем и традицией, Карла находила странное удовольствие.
— Как «так»?
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Разве тебе плохо со мной?
Полнейшее отсутствие чувства вины у ее любовника возмутило Карлу.
— Я хочу поставить точку.
— Но почему?
— Потому что… ты сам все отлично понимаешь.
Халед ударил ладонью по стойке:
— Черт.
Оба расстроенно уставились в телевизор, висевший над головой. Президент страны произносил речь на празднике Дня труда в Питтсбурге: «Сейчас нет у меня задачи важнее, чем безопасность наших семей. Хочу, чтобы вы знали: у нас все еще есть враг, который ненавидит Америку. Думаю, ваши дети часто
