Она научила его читать слово «банк» и сказала, что, если он оставит деньги в здании с такой надписью, они будут в полной безопасности. Питер Лейк с благодарностью принял ее совет, после чего они расстались. Он отыскал банк, вошел в его двери, положил пачку новеньких банкнот возле стенки и вышел, крайне довольный тем, что ему удалось-таки обзавестись деньгами. Затем он вернулся в стеклянный павильон посреди Мэдисон-сквера, решив дождаться здесь наступления ночи.
Машины. Всюду он видел множество машин. Вначале Питер Лейк принял их за диких зверей, которые выучились стоять на месте. Металлический блеск повергал его в состояние, близкое к трансу. Никогда прежде он не видел ничего подобного. Свет, падавший в окна, отражался множеством огромных лопастей. Невидимый оркестр играл ритмичную музыку в такт странным механическим танцам. В центре плоского стального блока подрагивала зеленая крышка шипящего клапана. Он видел множество разноцветных шестеренок, что подрагивали, медленно поворачивались то в одну, то в другую сторону или вращались с совершенно немыслимой скоростью. Штоки поднимались и опускались, коробки передач постукивали и позвякивали, задвижки то и дело с треском сталкивались друг с другом. От лопастей поднимались маленькие облачка пара, двигатели же, которые были огромными, словно городские скверы, выпускали мощные струи воды и масла.
Они нравились Питеру Лейку. В обшей сложности их здесь было никак не меньше двух тысяч, и все они работали и пускали пар. Он тут же забыл и думать о своем болоте. Все находилось в постоянном движении: волны, ветер, вода. Машины казались ему воплощением силы и восторга.
Словно зачарованный, ходил он от машины к машине. Он решил спросить у знающих людей, что делает каждая из них. Возле исполинов стояло по торговому агенту, которые представлялись Питеру Лейку чем-то вроде стражников. Питер Лейк никогда в жизни не сталкивался с торговыми агентами и потому не знал, что торговому агенту, который стоит возле машины весом в пятьдесят тонн и стоимостью в двести тысяч долларов, и дела нет до двенадцатилетнего мальчишки в ондатровых башмаках, в ожерелье из перьев и в короне из ракушек. Он подошел к одной из махин и спросил как ни в чем не бывало:
– Что это за штука?
– Штука?! Ты говоришь – штука?! Да это же, мой друг, кессонный проходчик Баркингтона-Пейсона с полуавтоматической поддержкой уровня! На всей этой выставке и на всем белом свете ты не сыщешь такого агрегата, как этот! Начнем с конструкции. Чего стоит хотя бы этот тромбовый башмак тончайшей работы, изготовленный в Дюссельдорфе. Обрати внимание и на эту турецкую станину, и на сверкание йодлей, и на гофр из чистейшей стали! Станина связана с калиброванной мельтоновой штангой, основание которой в отличие от всех прочих аналогов оснащено вороненым патроном Оскара! О лучшем качестве не приходится и мечтать. Скажу тебе по секрету, я и сам пользуюсь точно такой же машинкой. Да и жене моей она нравится. Все прочие агрегаты этого класса мне просто противны. Нет-нет, ты только посмотри! Ты видишь эти заборные ножи? Скажи честно, ты когда-нибудь видел что-либо подобное? Один этот бурав каких денег стоит! А что ты скажешь о двойной защите фенового маховика? Впечатляет, верно? Он защищен твердым как камень тангенсом. Открой эту крышечку. Чувствуешь, какая гладкая поверхность у этой калабрийской изложницы? Так-то. Наша машина тянет на полмиллиона, не меньше. Ты же, я смотрю, парень не дурак, это сразу видно. Я таких, как ты, насквозь вижу. Ты, парень, механик от бога, вот что я тебе скажу! Тебе хочется заниматься настоящим делом, верно? Надежность, совершенная конструкция, как у Баркингтона- Пейсона и все такое прочее! Иди-ка сюда, я покажу тебе свистящую насадку. Теперь я открою тебе кое- какие секреты, но для начала мы поговорим о цене нашей установки…
Питер Лейк напряженно внимал ему два с половиной часа, силясь уловить хоть какой-то смысл в его речах. В конце концов он решил, что видит перед собой один из краеугольных камней цивилизации, к которым успел причислить обезьянок в красных одеяниях и искусство карманников. В этот самый момент его раздумья были грубо прерваны двумя полицейскими и пастором, которые вывели его из сверкающего выставочного зала, предварительно связав руки за спиной, затолкали в набитый детьми полицейский фургон и отвезли в психушку преподобного Оувервери.
Город был наполнен бездомными детьми, что жались друг к другу, как кролики, грелись на солнышке и прятались в бочках и подвалах. По ночам холод выгонял беззащитных детей из убежищ и отдавал их во власть смертельно опасных приключений. Таких детей здесь было больше полумиллиона, и они первыми становились жертвами болезней и насилия. Могильщики, работавшие на кладбище для бедняков, переносили сразу по два-три маленьких гробика. Никто даже не интересовался именами беспризорников (впрочем, зачастую, они и сами не знали собственных имен). Порой самые совестливые горожане задавались достаточно абстрактным вопросом: «Так что же будет со всеми этими детьми?» Некоторые из них становились чернорабочими или ворами, жизнь других состояла главным образом в смене исправительных учреждений и камер, что касается всех остальных (а таких было большинство), то они не доживали до зрелого возраста, хоронили же их где-то на пустошах, далеко за городом.
Порой дети, которые, конечно же, не были готовы к подобной жизни, сходили с ума. В этом случае они попадали в Дом Оувервери, где им не только давали кров, но и учили нехитрым ремеслам. Во время одного из своих регулярных рейдов сотрудники Оувервери и обратили внимание на необычный костюм Питера Лейка.
Он достаточно быстро понял, что домом этим на деле руководят три человека. Сам преподобный Оувервери, исполненный искреннего сострадания к несчастным детишкам, был, что называется, трагической фигурой. Он только и делал, что плакал, и потому не имел ни времени, ни сил на то, чтобы бороться со своим первым заместителем дьяконом Бэконом, проявлявшим к некоторым детям явно нездоровый интерес. Впрочем, через какое-то время они достигли взаимопонимания, и преподобный закрывал глаза, когда дьякон в сопровождении многочисленной свиты отбывал в свой особняк, обставленный словно хоромы султана, живущего где-нибудь на острове в Мраморном море.
Да чем преподобный Оувервери был лучше дьякона? Рядом с его дворцом серое каменное здание приюта, где жило больше двух тысяч мальчиков, казалось жалкой развалюхой. Время от времени преподобный Оувервери устраивал экстравагантные вечера, на которые приглашал богатых людей, знатных особ и представителей интеллигенции. Они принимали его приглашения, поскольку питали слабость к хорошей кухне и уважительно относились к хозяину дома, который представлялся им необычайно состоятельным человеком, тратящим миллионы на содержание приюта. На самом деле все обстояло совершенно иначе. Он существовал за счет своих воспитанников, которых сдавал внаем всем желающим. Стоимость неквалифицированного труда в ту пору составляла от четырех до шести долларов в день, а это, согласитесь, не шутка. Все две тысячи его воспитанников трудились не покладая рук каждый божий день. Он тратил на их содержание всего доллар в день, и потому его ежедневная прибыль составляла около восьми тысяч долларов (на деле прибыль эта была несколько меньше, так как воспитанники то и дело болели, умирали и сбегали). Сострадательный преподобный отец отлавливал детей на улицах (тем самым спасая их от неминуемой гибели), обучал их навыкам какого-нибудь ремесла и ежегодно получал за это два с лишним миллиона. Когда же дети покидали стены приюта, в их карманах не было ни цента.
Питер Лейк провел в приюте несколько лет. Хотя, по сути, все это время он оставался рабом, он чувствовал себя по-настоящему счастливым человеком, поскольку третья сила, правившая Домом Оувервери, уравновешивала первые две. Этой третьей силой был преподобный Мутфаул.
Так уж случилось, что в тот день, когда Питер Лейк забрел на выставку машин, рейдом руководил
