Он находился в прекрасной форме. Вдохновившись этим обстоятельством, он решил сделать еще одну попытку. Он поскачет по дорожке, ведущей к Бельведеру, перемахнет через озеро и горы битого камня, выросшие на Пятой авеню, после чего полетит куда-нибудь на юг.
Он поскакал вверх по тропе с такой легкостью, словно она шла под уклон, и, достигнув вершины, прыгнул вперед, изо всех сил оттолкнувшись от плоского камня, лежавшего у самого обрыва. Его вновь посетило блаженное ощущение невесомости, которое, впрочем, оказалось обманчивым и чересчур кратким. Он камнем рухнул в находившееся далеко внизу озеро, подняв при этом столбы брызг, удивительно походившие на раскинутые для полета белые крылья.
Он степенно подплыл к противоположному берегу и выбрался на него как ни в чем не бывало, после чего понесся галопом по длинной и совершенно прямой улице, продолжая надеяться на то, что к нему рано или поздно вернется былая способность.
Поверхность залива стала зеркально-гладкой и зеленоватой, словно изумруд, пусть они и не видели этого в странном предрассветном свете, когда огни уже погасли, а луна скрылась за Гималаями дыма. Эсбери направлял свой катер чрез спокойные воды, старательно огибая льдины, походившие в тусклом свете на вершины огромных айсбергов.
Давешний могильщик, с которым они уже встречались на острове Мертвых, услышав рокот мотора, почел за лучшее исчезнуть и бросил в суматохе шляпу и перчатки. Хардести взял одну из его лопат и принялся разрывать могилу.
Через несколько минут маленький гробик стоял возле его ног.
– И что теперь? – спросил он у Вирджинии.
– Теперь тебе придется его открыть. Не бойся, времени прошло совсем немного, – ответила она.
Стиснув зубы, Хардести открыл гроб, отбросив крышку далеко в сторону. За ночь Эбби нисколько не изменилась. Глядя на нее, можно было подумать, что она спит.
Хардести прислушался, надеясь уловить ее дыхание. Его маленькая дочка не подавала никаких признаков жизни. Он извлек Эбби из гроба и осторожно понес к лодке, вспоминая о том, как носил ее по вечерам, когда она засыпала у него на руках.
Ступив на борт катера, он снял Эбби с плеча и положил ее на крышку люка. Вирджиния и госпожа Геймли сначала посадили на катер Мартина, после чего забрались на него и сами. Последней на корму запрыгнула Кристиана.
Как только заработал старый двигатель, с лица Эбби упала прядка волос. Это заметил только Мартин, ни минуты не сомневавшийся в том, что его младшая сестричка вот-вот оживет. Он стоял перед ней на коленях и ждал, когда же она откроет глаза. Госпожа Геймли нервно теребила пальцами лежавшую в сумке припарку, понимая, что она предназначается скорее для живых, чем для мертвых. Все, кроме Мартина, старались не смотреть на Эбби, хотя Вирджиния и положила руку ей на плечо. Катер плыл между тающими льдинами, мягко покачиваясь на волнах. Начинало светать.
И действительно, солнце впервые в новом тысячелетии вот-вот должно было взойти над горизонтом и осветить своими лучами руины города, который еще вчера был самым большим городом в мире.
Поток посланий и посыльных, ежесекундно беспокоивших Джексона Мида в течение нескольких часов, внезапно прекратился. Теперь уже никто не нарушал тишины, и даже Сесил Мейчер сидел недвижно, грустно глядя на большие окна, за которыми виднелась зеленая гладь залива. Он был спокоен как никогда. Мутфаул сидел возле Джексона Мида и о чем-то молился.
Джексона Мида, раздумывавшего о своем детише, начали одолевать сомнения. Успех не сопутствовал ему и прежде, когда строительные элементы были просты, воздух чист, а у самого горизонта жила своей беспокойной жизнью мятущаяся облачная стена, о существовании которой обитатели города теперь даже не подозревали. Хотя все машины и механизмы были приведены в полную готовность, Джексон Мид сомневался в возможности совпадения всех необходимых условий. Сияющая золотыми лучами слава совершенного и справедливого мира могла явить себя только в том мире, обитатели которого обладали бы достаточно ясной идеей Справедливости. А жители города давно не интересовались подобными вещами.
Прежде чем он решил заняться строительством бесконечного светового моста, прошли целые столетия. До этих самых пор он ограничивался возведением чудесных конструкций, что, поражая изяществом своих пропорций, взметались высокими серебристыми арками над бушующими проливами и соединяли между собой поросшие вереском утесы или районы расположенного на обеих берегах реки города, задыхающегося от собственных миазмов. Эти изящные сооружения казались ему идеальным синтезом взлетов и падений, надежды и отчаяния, дерзости и покорности, гордыни и смирения. Они обладали неимоверной прочностью и уступали значением разве что соборам с их взметнувшимися к небу колокольнями.
Теперь же он имел в своем распоряжении толстые пучки света, поражавшие геометрической правильностью, идеальной чистотой и совершенством. Они должны были подняться из Бэттери под углом в сорок пять градусов и исчезнуть в небесах невиданной дотоле, теряющейся в бесконечности радугой.
Джексон Мид подошел к огромному окну и выбил из него все стекла.
– Я хочу видеть краски, – сказал он вслух.
По небу продолжали ползти тучи дыма и пара. Медленно вздымавшиеся огромные белые облака, верхушки которых были освещены солнцем, казались отливающей золотом небесной горной грядой. Джексон Мид повернулся к Мутфаулу.
– Это всего лишь дым и пар. Мы больше не можем ждать.
Он взмахнул рукой и отдал сигнал к возведению моста.
В следующий миг они едва не ослепли от небывалой вспышки света, поразившей и устрашившей всех обитателей города. Спокойной оставалась только Эбби.
Белый конь, скакавший по бесконечной авеню, шедшей к востоку от парка, затаил дыхание, увидев зажегшуюся на небе странную молнию и услышав прокатившиеся над городом раскаты грома.
Из Бэттери в небо уходил пучок разноцветных лучей, каждый из которых имел ширину и высоту не менее ярда. Самые теплые краски образовывали его сердцевину, а более холодные тона – оболочку. Полупрозрачные голубые, белые, серебристые и золотистые лучи последней походили на свечение, окружавшее плотную, блистающую серебром дорогу, ведущую к небесам.
