Советы по домоводству для наемного убийцы

был открыт. Опустившись перед ним, как балерун перед воображаемым озером, я уже собирался просунуть в него голову, как вдруг передо мной выросла другая голова с жаждущими губами. Обе стороны были приятно удивлены и после короткого вздоха облегчения слились в поцелуе.

Поцелуй вышел необыкновенно продолжительным с учетом того, что он был первым. Поцелуй, подаренный нам федералами. И их помощничками в белых касках. Когда мы наконец оторвались друг от друга, я пригласил ее в свой лофт, и через несколько минут мы уже предавались любовным утехам поверх нортфейсовского спального мешка. Таким образом, я стал ее № 41. Она оказалась мороженым моей мечты. Теплым мороженым. Фантастическая девушка. Стояк у меня был отменный, и девушка так завелась, что орала не хуже разъяренной феминистки, требующей сурового наказания для знаменитого сексуального маньяка. Мне даже пришлось затыкать ей рот ладонью, а то, не ровен час, опять нагрянет полиция. В результате она меня укусила. Арктический звереныш. Это меня даже немного выбило из колеи. Но хотя я выступил слабовато, она мною, кажется, осталась довольна, во всяком случае, ее тело сотрясалось, как у старика, больного Паркинсоном, — или это все штучки-дрючки, вычитанные в журнале «Проблядь»? Потом мы с ней лежали, как два голых уголовника после удачного дела, болтая в свое удовольствие.

— Ты такая красивая.

Это я.

— А ты такой…

— Толстый?

— Нет… странный.

— Странный?

— Да, очень странный. Я никогда… Ты из другого мира. Я никогда еще…

— Не спала с убийцей?

— Вот-вот, — хмыкает она. — С мафиози…

Пожалуй, тут я должен сказать спасибо тальянцам.

Они сделали рекламу нашему брату. Это для барышень с Манхэттена мы парии, зато в Европе — короли.

— В роли священника я ведь тебе не нравился.

— Нет. Не нравился.

— Потому что я плохой актер.

— Скорее потому, что ты хороший актер.

— Ты так ненавидишь отца?

— Это не ненависть, — тихо говорит она. — Просто тяжело расти… в церкви. Мне даже красить волосы не разрешали. «Мы не должны отступать от того, какими нас задумал Создатель, бла-бла-бла». Короче… когда дошло до горла, я решила: с меня хватит. Разорвать этот круг было совсем не просто. Все равно что объявить себя лесбиянкой или чем-то в этом роде. Когда отец узнал, что я курю, он позвал своего дружка Торчера, чтобы тот изгнал из меня беса. Дикость, если вдуматься.

— Он потерпел фиаско?

— Не совсем. Я перешла с «Уинстона» на «Уинстон лайтс».

Я захожусь от смеха.

— Короче, с родителями ты общаешься не часто?

— Нет. Как можно реже. Я бываю у них два раза в год. На Рождество и на Евровидение.

— Ну а Трастер?

— Трастер! — фыркает она. — Почему ты его все время так называешь? Правильно Трёстур. Трёст, что значит «дрозд», и окончание «тур». Не так уж и сложно.

— О’кей. Извини. А с ним какие отношения у твоего отца?

— Какие? Да нормальные. Отец им доволен. Он парень рукастый, и от него много пользы. Сколько он сделал для телестудии. За здорово живешь. «Господь отблагодарит его в раю, бла-бла-бла…» Тебе все ясно? Мои предки… с ними невозможно иметь дело.

Она встает и уходит за посторгазменной сигаретой. Из-за низкого потолка она идет к открытому люку скрюченная, точно горбун. Ее маленькие грудки стоят как вкопанные (ну, то есть не болтаются из стороны в сторону), когда она наклоняется над зияющим отверстием, но слегка подрагивают, когда она спускается по лестнице. Вскоре она возвращается с пачкой и, пройдя на цыпочках по грубым половицам — у меня есть время оценить обработанные розовые ноготочки, — снова ложится рядом. Ее сливочные волосы собраны в маленький пучок. Я осторожно глажу ее головку — от лба к пучку. Эта жесткость напоминает мне шлемоподобную прическу черного швейцара в нашем нью-йоркском доме, — не то чтобы у меня возникало желание потрогать это чудо природы. Мой взгляд скользит по цветущему белоснежному телу, от кончиков пальцев до сигареты, с короткими остановками на выстриженном треугольничке и проколотом пупке. Она посасывает тонкую отравленную палочку.

— Как сказать «любовь» по-исландски?

— Kynlif.

— Куин-лиф?

— Нет, kynlif.

Она водит меня за нос, бля буду. Эти чертовы исландцы не способны сказать ни слова правды, кроме тех, кого обязал Господь. При этом у них всегда непроницаемое лицо. Наверно, от холода.

— А на хорватском как? — спрашивает она.

— Ljubav.

— Почти love, с «б» в середине.

— «Б» — это важное добавление. Любовь бы. А у вас непонятное «к»…

— Я пошутила. Kynlif значит «секс». А любовь по-исландски ast.

— У-у. Сразу и не выговоришь. А как пишется?

— «А» со шляпкой, «S» и «Т».

— AST? По-нашему это расшифровывается как Ах & Saw Treatment.[44]

— Что это значит? — спрашивает она.

Вопрос остается без ответа. В мой мозг вдруг ворвалась Мунита и в один миг заполнила его, как воздушный шар. Мунита, любовь моя. Прости. Я переспал с другой. Но, в сущности, я не виноват. Скорее уж местная полиция. Если бы они меня нашли, ничего такого не случилось бы. По словам Ганхолдер, их «белые каски» — это пустое место. Конечно, у Исландии есть свой спецназ, но его не всегда можно привлечь к делу.

— У нас только одно подразделение, и оно сейчас, вероятно, задействовано.

Я чувствую себя слегка задетым, во мне даже взыграла ревность. Может ли у них быть более важное задание на этом Безоружном Острове, чем поимка Токсича Три Обоймы, убийцы агента ФБР и прославленного священника по совместительству?

— Где, например?

— Ну, не знаю. Мало ли. Может, прилетел какой-нибудь президент или где-то проходят школьные танцы.

— Подростки приходят на школьные танцы с оружием?

— Нет, но исландские подростки… стоит им выпить, как они становятся дурными.

Интересный выбор: оружие или дурость. Считайте, мне повезло, что я столкнулся с преподобным Френдли в туалете аэропорта Кеннеди. Я ведь мог убить человека с билетом до Багдада. Исландия — это рай для гангстера. Ни армии, ни оружия, ни убийств и почти никакой полиции. Только шикарные женщины с обалденными именами.

— Я не Ганхолдер, — поправляет она меня. — Правильно говорить Гуннхильдур.

— Ганхильдер?

— Да нет же, Гунн! И хильдур. Гунн- хильдур!