— Давай прокатимся по парку, — сказал полковник. — Или через Булонский лес. Пускай он свезет нас в Эрменонвиль.
— А мы с тобой поедем в Париж?
— Конечно! — сказал полковник. — Попроси его, чтобы он часок покатал нас там, где полегче грести. Мне не хочется мучить его на таком ветру.
— От этого ветра вода очень поднялась, — сказала девушка. — Кое-где в наших любимых местах нельзя будет проехать под мостами. Можно, я скажу ему, куда нас везти?
— Конечно, дочка. Поставьте ведерко со льдом в лодку, — сказал полковник младшему официанту, который вышел их проводить.
— Gran Maestro просил передать, что эта бутылка — вам в подарок.
— Поблагодарите его хорошенько и скажите, что это невозможно.
— Пусть сначала выгребет против ветра, а потом я знаю, куда мы поедем, — сказала девушка.
— Gran Maestro послал вам еще это, — сказал официант.
Он подал старое армейское одеяло. Рената разговаривала с гондольером — волосы ее трепал ветер. На гондольере был толстый синий морской свитер; голова у него тоже была не покрыта.
— Передайте ему от меня большое спасибо, — сказал полковник.
Он сунул официанту в руки бумажку. Тот вернул деньги.
— Вы мне уже подписали чаевые на счете. Ни вы, ни я, ни Gran Maestro еще с голоду не помираем.
— А как насчет жены и bambini?
— У меня их нету. Ваши средние бомбардировщики разбили наш дом в Тревизо.
— Обидно.
— Вы тут ни при чем, — сказал официант. — Вы были такой же пехтурой, как и я.
— И все равно обидно. Разрешите мне вам это сказать?
— Пожалуйста, — сказал официант. — Но разве это поможет? Счастливо, полковник. Счастливо, сударыня.
Они спустились в гондолу, и сразу же началось всегдашнее волшебство: послушная лодка вдруг качнулась у них под ногами, потом они стали усаживаться в темноте, потом пересели, когда гондольер принялся горланить и чуть накренил лодку, чтобы легче было править.
— Ну вот, — сказала девушка, — теперь мы дома, и я тебя люблю. Поцелуй меня, пожалуйста, чтобы я знала, как ты меня любишь.
Полковник прижал ее к себе, она закинула голову, и он целовал ее, пока от поцелуя не осталось ничего, кроме горечи.
— Я люблю тебя.
— Что бы это ни значило, — прервала она его.
— Я люблю тебя и знаю, что это значит. Портрет красивый. Но что же тогда ты сама?
— Дикарка? — спросила она. — Растрепа? Неряха?
— Нет.
— Неряха — одно из первых слов, которому я выучилась от гувернантки. Так говорят, когда плохо причешешься. А лентяйка — это когда на ночь проведешь по волосам щеткой меньше ста раз.
— Я сейчас проведу рукой, и они растреплются еще больше.
— Раненой рукой?
— Да.
— Но мы не так сидим. А ну-ка, поменяемся местами!
— Ладно. Вот это разумный приказ, ясный и понятный.
Они очень веселились, пересаживаясь и стараясь не нарушить равновесие гондолы.
— Ну вот, — сказала она. — Но обними меня крепко другой рукой.
— Ты всегда знаешь, чего тебе хочется?
— Всегда. По-твоему, это нескромно? Слову 'нескромно' меня тоже научила гувернантка.
— Нет, это хорошо. Подтяни повыше одеяло — чувствуешь, какой ветер?
— Он дует с гор.
— Да. И откуда-то еще дальше.
Полковник слышал, как бьет волна по доскам гондолы, ощущал резкие порывы ветра и знакомую издавна шершавость одеяла, а потом почувствовал прохладное тепло и прелесть ее тела, и упругость груди, которой легко касалась его левая рука. Тогда он провел искалеченной рукой по ее волосам раз, другой и третий, а потом поцеловал ее, чувствуя, как из души его уходит даже горечь.
— Пожалуйста, — попросила она, совсем спрятавшись под одеяло, — теперь я тебя поцелую.
— Нет, — сказал он. — Я тебя.
Ветер был ледяной и резал лицо, но под одеялом ветра не было, там не было ничего, кроме его искалеченной руки.
— Пожалуйста, милый, — сказала девушка, — пожалуйста, не надо.
— А ты ни о чем не думай. Ни о чем на свете.
— Я не думаю. Ни о чем.
— Молчи.
— Тебе хорошо?
— Сам знаешь.
— Ты уверена?
— Молчи. Пожалуйста.
Она молчала. Молчал и он, и когда большая птица, сорвавшись, пропала вдали, за закрытым окошком гондолы, оба не сказали ни слова. Он легонько придерживал ее голову здоровой рукой.
— Выпей вина, — сказал полковник, ловко достав ведерко со льдом и открывая бутылку, которую уже откупорил для них Gran Maestro, а потом заткнул обыкновенной винной пробкой, — тебе это полезно, дочка. Это помогает от всех наших недугов, от всех печалей и страхов.
— У меня ничего этого нет, — сказала она, старательно выговаривая слова, как учила ее гувернантка. — Я просто женщина или девушка, не знаю, как лучше сказать, которая делает то, что ей не следует делать. Ну что же, обними меня опять.
— Хорошо, — сказал полковник. — Хорошо, если хочешь.
— Пожалуйста, обними меня. Я ведь тебя прошу.
'Голос у нее ласковый, как у котенка, — думал полковник, — даром что бедные котята не умеют разговаривать'. Но потом он перестал думать о чем бы то ни было и очень долго не думал ни о чем.
Гондола шла сейчас по одному из поперечных каналов. Когда они выходили из Большого канала, ветер так ее накренил, что гондольеру пришлось всем телом налечь на противоположный борт, а полковник и девушка тоже были вынуждены передвинуться под своим одеялом, и туда, под одеяло, с ожесточением ворвался ветер.
Они долго не произносили ни слова, и полковник заметил, что, когда гондола проходила под последним мостом, между ее верхом и пролетом моста оставалось всего несколько дюймов.
— Ну как, дочка?
— Хорошо.
— Ты меня любишь?
— Пожалуйста, не задавай глупых вопросов.
— Вода очень высокая, мы едва прошли под последним мостом.
— Ну, я знаю, как ехать. Я здесь родилась.
— Я, бывало, совершал ошибки и в родном городе, — сказал полковник. — Родиться — это еще не все.
— Нет, это ужасно много, — сказала девушка. — И ты это сам знаешь. Пожалуйста, обними меня крепко-крепко, так, чтобы нас хоть минутку нельзя было оторвать друг от друга.
— Попробуем, — сказал полковник.
— И я смогу быть тобой?
— Это очень трудно. Но мы постараемся.
— Вот теперь я — это ты, — сказала она. — Я только что взяла город Париж.
