самого, чем для других. Но все равно надо о нем написать, высказаться. А потом можно хоть выбросить.
— Почти все эти книжонки про сафари невыносимо скучны.
— До ужаса.
— Мне понравилась только одна — Стритера. Постойте, как она называется? 'Цивилизованная Африка'. Он заставляет почувствовать, что это за штука. Лучшей книги я не читал.
— А мне нравится книга Чарли Кертиса. Она написана без фальши и рисует все очень живо.
— А этот Стритер пишет ужасно смешно. Помните, как он подстрелил конгони?
— Да, это очень смешно.
— Но ни один автор не заставил меня почувствовать к этой стране то же, что чувствует он сам. Все описывают привольную жизнь в Найроби или плетут всякую чушь о том, как подстрелили зверя с рогами на дюйм длиннее, чем кто-то другой. Или нудно твердят про опасность.
— Я хочу попробовать написать об этой стране, и о зверях, и о том, каково все это для новичка.
— Что ж, попробуйте. Может получиться неплохо. А знаете, я тоже вел дневник во время поездки на Аляску.
— Вот бы мне почитать, — сказала Мама. — Я и не знала, что вы писатель, мистер Дж. Ф.
— Да уж куда там, — сказал Старик. — Если хотите, я пошлю за этим дневником. Понимаете, там просто записано все, что мы делали изо дня в день, и какой Аляска представилась англичанину из Африки. Вам будет скучно.
— Никогда, если это написали вы, — сказала Мама.
— Ваша женушка делает нам комплименты, — сказал Старик.
— Не мне. Вам.
— Его я уже читала, — сказала Мама. — Мне интересно прочесть, что пишет мистер Дж. Ф.
— Слушайте, а он правда писатель? — спросил ее Старик. — Что-то не похоже. Может, он зарабатывает и себе и вам на жизнь охотой?
— Нет. Он пишет. Когда у него ладится, с ним очень легко. Но, пока он не разошелся, к нему лучше не подходи. Перед тем как начать писать, он должен разозлиться. А когда заводятся разговоры о том, что он никогда больше не возьмет пера в руки, я знаю: теперь дело пойдет.
— Пусть поговорит с нами о литературе, — сказал Старик. — То ли дело — Кожаные Штаны. Расскажите-ка нам какие-нибудь литературные анекдоты.
— Ладно, слушайте. Это было в последний наш вечер в Париже. Накануне я провел день в Солони, у Бена Галлахера, и он устроил там fermee — знаете, когда кролики выходят кормиться, ставят такую низенькую загородку, — и мы все утро охотились на кроликов, а после завтрака охотились на фазанов, и еще я подстрелил chevreuil16.
— А при чем тут литература?
— Погодите. В последний вечер у нас обедали Джойс с женой, и к обеду был жареный фазан и седло chevreuil, и мы с Джойсом напились, потому что назавтра я уезжал в Африку. Ох, и вечерок был!
— Ничего себе литературный анекдот! — сказал Старик. — А кто такой Джойс?
— Чудный малый, — сказал я. — Написал 'Улисса'.
— 'Улисса' написал Гомер, — сказал Старик.
— А Эсхила кто написал?
— Тоже Гомер, — сказал Старик. — Вы меня не поймаете. Ну, а еще какой-нибудь литературный анекдот?
— Вы знаете, кто такой Паунд?
— Нет, — сказал Старик. — Первый раз слышу.
— Могу рассказать недурные анекдоты про Паунда.
— Наверно, о том, как вы с ним ели какого-нибудь зверя с чудным названием, а потом напились?
— Бывало и так, — сказал я.
— Веселая жизнь у вашего брата. Как вы думаете, вышел бы из меня писатель?
— Отчего ж.
— Вот, — сказал Старик моей жене, — теперь мы с вами охоту по боку, и будем оба писателями. Ну, рассказывайте дальше.
— Знаете, кто такой Джордж Мур?
— Это про которого написано:
'Скоро в путь!
За Джорджа Мура я прощальный кубок пью'.17
— Он самый.
— Ну так что же с ним случилось?
— Он умер.
— Мрачноватый анекдот. Нельзя ли чего-нибудь повеселее?
— Я его как-то встретил в книжном магазине.
— Вот это уже лучше. Видите, он умеет интересно рассказывать.
— Я однажды зашла к нему в Дублине, — сказала Мама. — С Кларой Дунн.
— Ну и что было?
— Не застали дома.
— Ах, черт побери! Вот она, литературная жизнь! — сказал Старик. — Ни с чем ее не сравнишь.
— Терпеть не могу Клару Дунн, — сказал я.
— Я тоже, — сказал Старик. — А что она писала?
— Письма, — сказал я. — Знаете такого — Дос-Пассоса?
— Первый раз слышу.
— Мы с ним пили горячий кирш в зимние холода.
— А что было дальше?
— В конце концов на нас все ополчились.
— Единственный писатель, с которым я был знаком, это Стюарт Эдвард Уайт, — сказал Старик. — Раньше зачитывался его книжками. Замечательные книжки. А потом познакомился с ним. Не понравился.
— Вы делаете успехи, — сказал я. — Видите? Литературные анекдоты вещь нехитрая.
— А почему он вам не понравился? — спросила Мама.
— Зачем рассусоливать? Разве анекдот не получился? Ваш муж тоже так рассказывает.
— Все-таки расскажите.
— Уж очень он строил из себя эдакого бывалого. Глаза, привыкшие к необозримым пространствам, и прочее тому подобное. Львов будто бы перебил до черта. Нечего этим хвалиться. Гонялся за ними, это еще так-сяк. Стольких нипочем не убьешь. Они сами кого хочешь убьют. Пишет шикарные статьи в 'Сатердей ивнинг пост' про этого — как его? Энди Бернетта. Здорово пишет! А сам мне ужасно не понравился. Видел его в Найроби — так и вперял глаза в необозримые пространства. Когда в городе, так одевался во что похуже. Там говорили, будто стрелок он отличный.
— Да вы сами, оказывается, тоже из литературной братии, — сказал я. — Ишь каким анекдотом блеснули!
— Он прелесть, — сказала Мама. — А мы будем когда-нибудь есть?
— Господи, я думал, мы уже поели, — сказал Старик. — Эти анекдоты только начни. Конца им не будет.
После обеда мы немного посидели у костра, а потом пошли спать. Одна мысль, видимо, не покидала Старика, и прежде чем я залез в палатку, он сказал:
— Вы уж столько ждали, не торопитесь завтра стрелять. Реакция у вас быстрая, так что спешить вам некуда. Запомните — торопиться не надо.
— Хорошо.
— Я велю пораньше вас разбудить.
— Хорошо. Признаться, ко сну здорово клонит.
— Спокойной ночи, — крикнула из палатки Мама.
