Алла».
О ПОДУШКАХ И ПЕРЬЯХ
«Табакальера Суматра», – сказала я, ставя перед господином Эшенденом коробку ароматного красного дерева, украшенную наклейками, напоминающими американские долларовые ассигнации. – Фабрике лет сто или около того, создана испанцами на Филиппинах – они там и сегодня руководят работой, а нынешние американские хозяева архипелага по меньшей мере не мешают им. Это – настоящие манилы.
Он провел сигарой под крючковатым носом, как флейтой, и черты его лица как-то смягчились.
– Джеральд, а не мог бы ты… – сказал Эшенден, тут его длинный секретарь приблизился с ножиком для разрезания писем и движениями взломщика начал поднимать этим ножиком крышку коробки, державшуюся на деликатных гвоздиках.
Я внимательно посмотрела на этого верзилу: он изменился, он теперь двигался как-то по- другому.
– Я понимаю так, что сигары – за которые я вам искренне благодарен – означают, что вы пришли с победой, – говорил тем временем, наблюдая за мной, великий человек. – И я отдаю должное вашей наблюдательности – да, Джеральд уже неплохо двигает головой. Он мог бы это делать и в прежнюю нашу встречу, но просто боялся, паршивец. С него тогда только что сняли этот гипсовый воротник… Знаете ли, перед вами замечательный человек. Как вы уже, видимо, догадываетесь, моя жизнь иногда осложняется небольшими неприятностями. И чаще всего – в ваших краях. Да вот как-то раз на Борнео колесный корабль, перевозивший нас по тамошней жуткой реке, неожиданно перевернулся от приливной волны, которая пришла с устья. И я оказался в теплой, но очень бурной воде, а спасли меня два малайских арестанта, которых перевозили на той же калоше. Я еще тогда написал письмо министру-резиденту Саравака с просьбой освободить этих людей, но один из двух к тому моменту уже и так был на свободе, а второй был тоже отпущен, но в родной деревне в первый же вечер напился какой-то дряни до потери сознания и убил тещу, так что… Так вот, Джеральд все это время болтался в той же кофейного цвета воде, но его никто не спасал, потому что он не удосужился начать тонуть…
Я посмотрела на секретаря: он тянул пальцами из коробки сигару, обаятельно мне улыбаясь. А господин Эшенден неторопливо продолжал своим негромким, но вкусным баритоном:
– Как-то раз я еле выжил в джунглях Бирмы – это было в октябре 1922 года, а потом, когда мы пересекли границу Сиама, уже в Бангкоке подхватил еще и малярию. Сначала я лежал в доме дяди короля, потом меня перенесли в гостиницу, но и оттуда хотели вышибить, чтобы я умер где-нибудь еще. И все это время Джеральд занимался кое-чем поопаснее, чем я, но никакие лихорадки его не брали. Он заговоренный…
– А сейчас, я вижу, он пробует сигару раньше вас, на предмет ядов, – не очень удачно пошутила я.
– Вот как раз яды он потребляет в неумеренных количествах и без всякого касательства ко мне, – усмехнулся господин Эшенден своим странным ввалившимся ртом. – О них и речь. К чему я все это рассказываю: зная некоторую неуязвимость Джеральда, я совершенно не удивился, когда весной этот негодяй, напившись до безобразного состояния, нырнул головой вперед в наш бассейн, на вилле «Мореско» на юге Франции.
Он сделал эффектную паузу.
– В котором еще не было воды. Сломал шею, но, как видите, выжил. Главное, те люди, до которых доходят странные разговоры о том, что я занят не только литературой, отказываются верить моему рассказу и кивают головой с умным видом: знаем, знаем мы ваши бассейны… Так, вы можете приступать к делу, госпожа де Соза. Сигаре я отдам должное в самом эффектном месте вашего рассказа – и как только вам захочется принять от меня первый урок этого великого искусства, стоит только меня попросить. Начинается все с того, чтобы правильно зажечь это произведение…
– Убийств больше не будет, – не очень вежливо прервала его я, и господин Эшенден сразу замер, чуть вытянув вперед голову. – Смерть Стайна была последней. И дело совсем не в Ганди. А в опиуме. Ваши люди из Калькутты не то что даже перешли дорогу совсем другим вашим людям – которые занимались контрабандой опиума в обход британской государственной монополии – а калькуттцев заподозрили в этом по ошибке. И начали устранять одного за другим. Так просто.
– А это всегда выглядит просто, когда доводишь дело до конца, – заметил Эшенден, продолжая рассматривать так и не зажженную им сигару. – А на самом деле предельно сложный случай. Переплетение двух никак не связанных между собой сюжетов? М-да. Если, например, пишешь роман, то это весьма рискованная конструкция. Хотя изящная. И что вам помогло эту конструкцию распутать?
– Мне с самого начала было как-то не по себе от этой истории с палочками, – сказала я. – Как ни странно, все это выглядело абсолютно не по-китайски. Видите ли, господин Эшенден, наши здешние китайцы с превеликим энтузиазмом учат английский, переходят на европейскую одежду, а посмотрите на их храмы – если они построены недавно, то все активнее используют европейские элементы, не считая крыши. И еще: только самый неамбициозный китаец читает китайские газеты в присутствии европейцев. Прочие, даже пуллеры рикш, с триумфально-неприступным выражением лица держат клочок позавчерашней «Стрейтс Эхо» и изучают его, по строчке. Ну, что еще… Китайцы предпочитают европейскую музыку, особенно фокстрот. И так далее. А тут было такое впечатление, что с этой историей с палочками для еды кто-то старается изображать китайцев изо всех сил. И я в этот бред не верила бы вообще, если бы сама не видела этих убийц с палочками минимум два раза…
– Вы? – почти беззвучно переспросил он.
– И могу засвидетельствовать: они действительно были китайцами. Конечно, самих китайцев Пенанга такой ерундой обмануть было бы сложно. Но англичан – другое дело. Заметьте, как этот обман зрения сыграл свою роль в убийстве инспектора Коркорана в «Раннимеде». Все, не сговариваясь, бросились искать в отеле китайцев, убивающих палочками для еды. Как будто только китаец, а не, например, англичанин мог это сделать. Элистер тогда произнес одну фразу, которая мне потом очень ясно вспомнилась. Что-то насчет того, что Стайн бегал и кричал, что опоздал на пять минут. Это всего-то означало, что он вошел в комнату Коркорана – который, понятное дело, спокойно его впустил – воткнул ему в глаз палочки для еды, подождал те самые пять минут, а дальше начал вопить и звать коллег.
– То есть, все-таки, Стайн, – задумчиво проговорил – не Эшенден даже, а обычно весьма молчаливый Джеральд.
– Конечно, это был Стайн. Почти с самого начала предельно ясно было, что это Стайн. В том смысле, правда, что он как-то в этом участвовал. Но как? И зачем? – повернулась к нему я. – А вдруг их было двое? Или больше? То есть вдруг он, скажем, просто покрывал кого-то еще из полиции или из своих друзей? Ведь мы же с вами говорили в первый раз, что из полиции как минимум шли утечки информации. То есть Стайн, допустим, мог быть озабочен своей карьерой, репутацией – но никого не убивал. Главное тут было выяснить, в чем суть дела. Оказалось – в деньгах. А опиум – это деньги, как ни странно, огромные. Такой вроде бы пустяковый товар.
– И все-таки каким же образом вам было ясно имя преступника с самого начала? – поднял тонкие дугообразные брови Эшенден.
– Ну, с самого начала у меня были только ощущения, а с ними прийти к вам – и потом выпустить на волю Элистера – было как-то опасно, – призналась я. – Я сразу понимала, и Элистер тоже, что дело достаточно серьезное, чтобы достать его и в Калькутте. То есть что речь идет не о какой-то местной банде, но я перебирала в уме каких-то крупных местных предпринимателей. Таких крупных, чтобы не побояться напасть на англичан. А дальше… ведь самое интересное – это не то, что происходит, а чего почему-то не происходит.
– Отлично, – тихо сказал Эшенден.
– И давайте посмотрим, что произошло с моей, пусть не гениальной, но все же логичной идеей. Если ключевой свидетель какого-то крупного преступления исчезает – а это Элистер, – но другой свидетель
