задерживает, кроме твоих прелестных ножек?
— Я готова, Дэвид, — сказала она.
На ней были облегающий свитер и брюки, и лицо ее светилось радостью. Она причесала свои темные волосы и посмотрела на Дэвида.
— Как хорошо, когда ты такой веселый.
— Прекрасный день, — сказал он. — И мы с тобой счастливчики.
— Ты так думаешь? — спросила она по дороге к машине. — Ты правда думаешь, что мы будем счастливы?
— Да, — ответил он. — Все изменилось сегодня утром, а может быть, еще ночью.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Глава двадцать пятая
Когда они вернулись, машина Кэтрин стояла на подъездной аллее, с правой стороны посыпанной гравием дороги. Дэвид поставил «изотту» рядом. Они вышли и молча прошли мимо маленького голубого авто, а потом по выложенной каменными плитами дорожке подошли к гостинице.
Дверь в комнату Дэвида была заперта, а окна открыты. Около своей двери Марита остановилась и сказала:
— До свидания.
— Что будешь делать после обеда? — спросил он.
— Не знаю, — сказала она. — Буду у себя.
Дэвид вернулся назад через внутренний дворик гостиницы и вошел в дом через главный вход. Кэтрин сидела в баре и читала «Геральд». Перед ней на стойке стояли стакан и наполовину пустая бутылка вина. Она подняла на него глаза.
— Изволили вернуться? — спросила она.
— Мы пообедали в городе, — сказал Дэвид.
— Как поживает твоя шлюха?
— Еще не обзавелся.
— Ну как же, а эта, для кого ты пишешь свои рассказики?
— Ах, рассказы.
— Да, рассказики. Жалобные рассказики о твоей юности и папаше, — пьянице и мошеннике.
— Ну, уж мошенником-то он не был.
— А разве он не надул жену и друзей?
— Нет. Только себя самого.
— Какой-то он жалкий в этих твоих зарисовках, на бросках, или, лучше сказать, бессмысленных анекдотах!
— Ты хочешь сказать, в рассказах.
— Ты называешь это рассказами? — спросила Кэтрин.
— Да, — сказал Дэвид и налил себе стакан дивного холодного вина. День стоял ясный и солнечный, и в симпатичной гостинице было чисто, уютно и светло, но все равно вино не смогло отогреть его сердце.
— Хочешь, я позову наследницу? — спросила Кэтрин. — А то она еще решит, что мы забыли, чей сегодня день, или, чего доброго, снова стали пить только вдвоем.
— Незачем звать ее, раз тебе не хочется.
— Нет, позову. Сегодня она заботилась о тебе, а не я. Поверь, Дэвид, я не такая уж дрянь, какой кажусь.
В ожидании возвращения Кэтрин Дэвид выпил еще шампанского и прочел парижское издание «Нью- Йорк геральд», оставленное Кэтрин на стойке бара. В одиночку вино казалось совершенно непонятным на вкус, и он нашел на кухне пробку, чтобы закупорить бутылку и положить ее в ледник. Но бутылка почему-то была очень легкой, и, посмотрев ее на свет, проникавший через окно, он решил допить остаток вина, а пустую бутылку поставить на плиточный пол. Последний стакан он выпил залпом, но и на этот раз ничего не почувствовал.
Слава Богу, теперь рассказы у него получались. Книга получилась, потому что ему хорошо удались люди, о которых он писал, и еще детали, делавшие книгу правдоподобной. На самом деле ему нужно было только постараться вспомнить всё точно, как было, и решить, что следует опустить, тогда оставшееся обретало форму. Потом он мог, регулируя яркость световых лучей, как в фотокамере, высветить и усилить детали, так, чтобы чувствовался зной и было видно, как поднимается над землей марево. Он знал, что теперь это у него получается.
Слова, сказанные Кэтрин о его рассказах для того, чтобы причинить ему боль, вернули его к воспоминаниям об отце и обо всем, что было связано с ним. «Теперь, — сказал он себе, — постарайся снова стать взрослым и относись к происходящему, не раздражаясь и не переживая из-за того, что кто-то не понимает и не ценит написанного тобой. Она все меньше и меньше понимает твою работу. Но ты работал на совесть, и, пока можешь писать, ничего тебе не страшно. Помоги ей, а о себе не думай. Завтра нужно еще раз пройтись по тексту и отточить рассказ».
Дэвид старался не думать о рассказе. Писать он любил больше всего на свете, а ведь он любил многое. Он понимал, что, работая над произведением, важно не переусердствовать. Осторожнее — словно приоткрываешь дверь темной комнаты ровно на столько, чтобы взглянуть, как проявляется негатив. «Дай рассказу отлежаться, — говорил он себе. — В жизни ты — совершеннейший дурак, но в этом кое-чему научился».
Он стал думать о девушках и не мог решить, стоит ли ему выяснять, чем они собираются заниматься и не хотят ли поехать на море. В конце концов, сегодняшний день принадлежал ему и Марите, и, должно быть, она ждет его. Возможно, день еще неокончательно потерян для всех троих. Наверное, они уже что-то придумали. Нужно пойти и спросить. «Иди же тогда, — сказал он себе. — Не стой в нерешительности. Пойди разыщи».
Дверь в комнату Мариты была закрыта, но из-за двери были слышны их голоса. Когда Дэвид постучал, голоса смолкли.
— Кто там? — спросила Марита.
Он услышал смех Кэтрин и ее голос:
— Кто бы ты ни был, входи.
Потом что-то сказала Марита, и Кэтрин крикнула:
— Входи, Дэвид.
Он открыл дверь. Девушки лежали в постели, укрывшись простыней.
— Милости просим, — сказала Кэтрин. — Тебя-то нам и недоставало.
Дэвид молча смотрел на девушек, грустную темноволосую и смеющуюся белокурую. Марита пыталась подать ему глазами знак. Кэтрин продолжала хохотать.
— Ну, что же ты не идешь к нам, Дэвид?
— Я зашел спросить: вы пойдете купаться?
— Не хочется, — сказала Кэтрин. — Наследница спала, и я забралась к ней. Но она оказалась очень добропорядочной и попросила меня уйти. Совершенно не желает изменять тебе. Может быть, ты придешь к нам, чтобы мы могли сохранить верность друг другу?
— Нет, — сказал Дэвид.
— Ну, пожалуйста, Дэвид, — сказала Кэтрин. — Не порти такой чудесный день.
— Пойдешь на море? — спросил Дэвид Мариту.
— С удовольствием, — ответила девушка, глядя на него поверх простыни.
— Ну же, вы, пуритане, — сказала Кэтрин. — Будьте умницами. Иди к нам, Дэвид.
— Я хочу плавать, — сказала Марита. — Пожалуйста, выйди, Дэвид.
— Уж и посмотреть на тебя нельзя? — сказала Кэтрин. — Он же видел тебя на пляже.
— Посмотрит в бухте, — сказала Марита. — Пожалуйста, Дэвид, выйди.
Он вышел, не оборачиваясь, и закрыл за собой дверь, слыша, как Марита выговаривала что-то Кэтрин, а та смеялась. Он прошел по каменным плитам террасы до угла гостиницы и стал смотреть на море. Дул легкий бриз. Три французских эсминца и крейсер, черные, четкие силуэты которых были точно выгравированы на голубой поверхности, шли боевым порядком, отрабатывая какой-то маневр. Корабли были
