— Слышу.
— От и добре. Я папыросу залышу. Посыдь, подумай. Кожух знимы, якшо шось.
И правда, достал папиросу, прикурил сам и мне в рот засунул, сквозь зубы.
Я затянулся дымом, закашлялся.
Мужик смотрел и смеялся:
— Думай, думай. Я ж нэ против. А ты думай.
И ушел. Веселый.
Думать я не мог. Собирал свою решительность в кулак. Но она не собиралась.
Ноги понесли меня в сторону Субботина.
Люди наблюдали за мной, как за пьяным. Некоторые показывали пальцем. Кожух расстегнутый, болтается на одном плече. Без шапки. Живот голый светится. Руками машу для равновесия.
Так и дошел до улицы Коцюбинского.
Субботин ждал меня возле двери. Не дал постучать, сам открыл и втянул за шиворот.
— Я тебя через окно увидел. В тебе соображение осталось?
Я мотнул головой.
— Говорить можешь?
Я подтвердил.
— Сейчас мне надо уйти на час. Ложись и спи. Изо всех сил спи. К двери и к окнам не подходи. Вернусь — или сам тебя прикончу, или что-нибудь придумаем.
Субботин растолкал меня со словами:
— Два часа дня. Хорош дрыхнуть. Я приготовил поесть.
Я с трудом сообразил, где нахожусь. Потом вспомнил.
И первое, что сказал:
— Я Винниченке наплел, что выполняю спецзадание. Он только потому и отцепился. Я ему обещал доказательства принести.
Субботин присел ко мне на кровать. Больше от неожиданности.
— Вася, повтори, что ты сейчас сказал.
Я повторил. И добавил разъяснение, что я так Грише представил, что немца специально убил — по заданию. И с Янкелем тоже по заданию. Что все это — операция. И я в ней главный, получается. Через меня и связь, и все. Как в войну.
Субботин развернул меня к себе лицом. Злости у него в глазах было столько, что показалось, сейчас меня от этой злости не станет на свете.
— Вася, ты отдаешь себе отчет, что ты такое сам не мог придумать. Кто тебя научил? С кем ты работаешь?
— Ни с кем. Я придумал. От испуга. Сами подумайте, какая операция. На голову не налазит.
Субботин толкнул меня в живот. Не больно, но я упал на спину. Он мне колено на живот поставил и прижал к кровати.
— Я тебя раздавлю, как вшу. С кем ты работаешь?
Я понял, что сейчас точно пришел мой час. Субботин смотрел белыми глазами сквозь мой живот, сквозь матрац, сквозь пол. Куда-то глубоко вниз, через землю.
Я тихо сказал:
— Валерий Иванович. Вы меня если хотите убить, так убивайте. Только скорее, а то вы с ума сойдете.
Субботин будто очнулся. Отпустил.
Несколько минут посидел спокойно на стуле за столом. Погладил ладонью столешницу. Туда- сюда.
Говорит:
— А ты уверен, что Янкель сам от себя придумал евреев в лес собирать?
— Уверен, — я держал голос твердо, но дрожь меня била без остановки, и уверенность пропадала в каждой букве.
— Вот. И я тоже. Не уверен.
Помолчали.
Субботин пошел на кухню. Загремел посудой.
Позвал:
— Иди чай пить.
Я пришел.
Субботин налил чай. Порезал хлеб. С одного бока из буханки был выхвачен кусок. Тот, что Субботин просунул мне в дверь с утра.
— Сейчас, Вася, ты мне расскажи с учетом каждой секунды. Как ты познакомился с Надей Приходько. Как искал немца. Как убил. Как я к тебе пришел. Что я сказал. Как ты ушел от Школьниковых, куда потом пошел. Как ехал до Остра. И в Остре по капельке — каждый шаг. Каждое слово. И то время, что ты в лесу. До этой самой секунды, как я тебе кишки чуть не выдавил.
Я изложил раз. Потом второй. Потом третий.
Всякий раз Субботин задавал вопросы. Будто хотел сбить с толку. Но какой может быть толк, если я рассказывал чистую и неприкрытую правду. Утаил только про Дмитра Винниченка. Как я его мутузил. То ж мое личное дело.
Наконец, Субботину хватило.
Он сделал вывод:
— В твоей голове, Вася, появился гениальный план. Хорошо, что не на того напал. То есть на меня, а не на какого-нибудь падлюку. Если б на моем месте оказался кто другой, тогда бы ой-ой-ой. Мир содрогнулся бы. Точно тебе говорю. Твое счастье.
Я попросил разъяснить суть.
Субботин разъяснил:
— По всей нашей необъятной стране еврейское население выходит из отведенных ему берегов и начинает куролесить. Убивает неугодных. Вот ты начал с пленного немца. А можно — и не с немца. Можно и сотрудника милиции или советских органов. Готовятся в диких лесах базы с продовольствием и жильем, с запасом оружия для партизанской еврейской войны на территории СССР. Гнездо змей — в Остёрском районе. Отсюда рассылаются эмиссары и инструкции от Москвы до самых до окраин. А это уже не статейки в журнальчиках и газетках. Это прямая угроза безопасности государства, еще не оправившегося от потерь Великой Отечественной. Это могла стать величайшая провокация. Как поджег Рейхстага. Там Димитров на чистую воду фашистов вывел. А тут — фига с маком, а не чистая вода. У нас такое не пройдет. Всем роли напишут. И постановку сделают — первый сорт — куда едешь — на курорт. А тогда всех евреев как замахнувшихся делом на свою Родину, которая их из милости столько кормила и берегла от фашистов, с поля вон. Как сорняки. И настала бы отличная жизнь. Ферштеен, Вася? Вот что было бы, если бы твоя мысль в голову кому-нибудь другому засела. Жалко такую идею топить. Жалко. И ты бы с Янкелем сыграл на оценку «пять с плюсом». Вы же и так играете. Но пока, как умеете. По случайности. По сходу обстоятельств. А можно обстоятельства направить. Ох, Вася. Меня, как специалиста, мурашки мучают, как хочется планчик исполнить. Или хотя бы начальству предложить. Начало ты положил? Положил. Я тебя направил, получается? Направил. Ты сам проявил инициативу, вышел на Янкеля. Внедрился. Работаешь. Вызнаешь сеть. Агентов. Наймитов. Подпевал. Я тебя инструктирую. Пора и наверх. Доложить: снимайте мою голову, но я на риск пошел, сам большое дело начал. Можно сказать, необъятное. Рубите голову или давайте новые погоны. А евреев тут на нашей земле больше не будет. И ни один прогрессивный мир пикнуть не посмеет. Потому что бандиты и есть бандиты. Все как один.
Субботин говорил горячо. Увлеченно.
В какой-то момент я порадовался, что проявил смекалку и сумел порадовать умного человека.
Он не заметил, что стемнело. Я щелкнул выключателем, но электричества не оказалось. Я зажег
