жены, что, в конце концов, тесть убил Торо. У Алонсо де Месы был целый гарем индианок. Когда в 1544 году он начал составлять свое завещание, он признал своими пятерых детей от пяти женщин, и все они жили в его доме. Но в более позднем завещании он записал уже шестерых детей от шести женщин, а затем вспомнил, что была еще и седьмая, беременная от него.
У младших братьев Писарро также были любовницы-индианки. В 1536 году Хуан Писарро писал: «У меня была в услужении индианка, которая родила девочку, которую я не признаю своей дочерью». Гонсало Писарро решил, что у него тоже должна быть женщина королевской крови. Он вдруг почувствовал страсть к Куре Окльо, сестре и жене Инки Манко. Его домогательства этой женщины возмутили местную знать. Сын Манко описал, как верховный жрец Вильяк Уму и полководец Тисо упрекали Гонсало «с суровыми и сердитыми выражениями лица». Ответ Гонсало Вильяку Уму был типичным ответом бандита. «Кто это научил тебя так разговаривать с королевским губернатором? Разве ты не знаешь, что такое испанцы? Клянусь жизнью короля, если ты не заткнешься, я тебя поймаю и так позабавлюсь с тобой и твоими дружками, что вы на всю жизнь это запомните! Клянусь, если ты не умолкнешь, я вспорю тебе брюхо и разрежу тебя на мелкие кусочки!» Манко собрал какое-то количество сокровищ и в надлежащий момент вручил их испанцу, но Гонсало не удовольствовался только ими. «Ну, сеньор Инка Манко, а теперь давай сюда госпожу койю. Все это серебро просто прекрасное, но на самом деле мне нужна именно она». Манко в отчаянии уговорил одну из придворных дам своей сестры по имени Ингиль переодеться в платье койи. «Когда испанцы увидели, что она выходит, такая нарядная и красивая, они обрадовались и закричали: «Да, это она, это она! Хоть взвешивай ее – она койя!» Но Гонсало продолжал настаивать: «Сеньор Инка Манко, если она предназначена мне, отдайте ее мне прямо сейчас, потому что дольше я не выдержу». Мой отец [Манко] позаботился, чтобы подготовить ее. Он сказал: «Да, я поздравляю вас. Делайте с ней что хотите». И вот [Гонсало] вышел вперед и, не обращая ни на кого внимания, стал обнимать и целовать ее, как будто она была его законной женой. Мой отец и все остальные были сильно удивлены и засмеялись, видя это, но Ингиль пришла в ужас оттого, что ее обнимает неизвестный ей мужчина. Она закричала как сумасшедшая и сказала, что она скорее убежит, чем останется лицом к лицу с такими мужчинами. Когда мой отец увидел, что она ведет себя так безрассудно, отказываясь пойти с испанцами, он понял, что его собственная свобода зависит от того, пойдет она с ними или нет. Он сердито приказал ей идти с ними. Увидев моего отца в таком гневе, она послушалась и пошла, больше из страха, чем по какой-либо другой причине». Этот обман Манко не имел успеха, так как позже он сам написал: «Гонсало Писарро забрал мою жену, и она все еще у него».
Манко был явной мишенью для алчных испанцев в Куско. Все они знали, что по приказу Атауальпы в Кахамарку были привезены легендарные сокровища, и поэтому многие предполагали, что его брат так же может вызвать как по волшебству такие же богатства. Испанские военачальники всегда донимали Инку, и на какое-то время ему удавалось ублажить их, открыв тайники с драгоценностями. Испанцы надоедали ему своими домогательствами, пока эти притеснения не стали невыносимыми. Вильяк Уму вернулся в Куско и доложил о жестокостях, творимых экспедицией Альмагро. Полководец Тисо, самый крупный военачальник империи из оставшихся в живых, сообщил, что по всей стране рушится система управления инков, и рассказал о произволе испанских захватчиков. Инки из числа сторонников Уаскара теперь поняли, что их одурачили: освободившись от китонской оккупации, весь их народ все больше оказывался во власти иностранных захватчиков. А Манко так цеплялся за титул Инки в надежде, что с устранением соперников ему удастся возродить престиж монархии. Раньше, чем он сам этого захотел, его побудили к действиям личные оскорбления, нанесенные ему испанцами в Куско. А его решимость укрепили советы старейшин Вильяка Уму, Тисо и Анта-Аклья, стоявших во главе церкви и армии. Они убеждали молодого Инку со страстным патриотизмом: «Мы не можем всю свою жизнь жить в такой нищете и зависимости. Давайте восстанем раз и навсегда. Давайте умрем за нашу свободу, за наших жен и детей, которых они постоянно забирают у нас и подвергают оскорблениям». Доводы этих старейшин имели успех. Осенью 1535 года Инка Манко принял важное решение восстать против испанцев и, встав во главе своего народа, попытаться изгнать завоевателей из Перу. Такое решение означало отмену политики сотрудничества, которую проводил и сам Манко, и его предшественники Тупак Уальпа и Атауальпа. Теперь молодому Инке предстояло возглавить сопротивление, которое первоначально вели его заклятые враги Кискис и Руминьяви.
Первым делом Манко созвал на тайное совещание местных вождей, особенно из южной части империи. Он подробно рассказал, какую провокацию ему и его людям пришлось выдержать со стороны испанцев, и заметил, что с отъездом армии Альмагро в Куско осталось сравнительно мало испанцев. Он объявил о своем решении поднять восстание.
Той ночью под покровом темноты Инка ускользнул из Куско в своем паланкине, сопровождаемый некоторыми его женами, слугами и орехонами. Шпионы из числа янакона, присутствовавшие на этом тайном совещании, сообщили об этом Хуану Писарро. Тот пошел осмотреть дом Манко и нашел его пустым. Он поднял своего брата Гонсало и некоторых других кавалеристов и пустился галопом в темноту по дороге, ведущей на юго-восток от города в Кальяо. Вскоре они догнали часть свиты Инки, которая стала утверждать, что их господин отправился в противоположном направлении. Гонсало Писарро схватил одного орехона и «заставлял его выдать, куда направился Инка, а когда тот несколько раз отказался, они привязали к его гениталиям веревку и изощренно пытали его, пока он громко не закричал и не сказал, что Инка не поехал в том направлении». Но четыре всадника продолжали скакать по дороге в поисках Инки. В дальнем конце долины Куско около озера Муйна Манко услышал приближающихся лошадей, слез с паланкина и спрятался в тростнике. Испанцы стали прочесывать местность. Когда он увидел, что его все равно найдут, Манко сдался. Он дал невероятное объяснение своему ночному приключению: он собирался присоединиться к экспедиции Альмагро по его просьбе.
Манко привезли назад в Куско под охраной и заключили под стражу. Его сын жаловался, что «Гонсало Писарро приказал своим людям принести цепь и кандалы, в которые они заковали моего отца по своей воле. Они накинули цепь ему на шею, а кандалы надели на ноги». Индейцы были сильно разгневаны таким обращением с их правителем. Они соблюдали пост, делали жертвоприношения и обращались со специальными молитвами к своим богам, чтобы те ниспослали освобождение Инке и избавили их от испанцев. А те считали, что им крупно повезло поймать Инку вовремя. Педро Писарро прокомментировал это так: «Если бы мы не схватили этого индейца, то при сложившихся обстоятельствах все мы, находившиеся в Куско испанцы, погибли бы, так как большая часть христиан отправилась объезжать свои земельные владения».
Оскорбления, которым подвергался Инка в плену, стали еще изощреннее. В более поздних хрониках приводились слова Манко о том, что «на него мочились Алонсо де Торо, [Грегорио] Сетьель, Алонсо де Меса, Педро Писарро и [Франсиско де] Соларес, которые были жителями города. Он также сказал, что ему поджигали ресницы зажженной свечой». В другой раз Манко сказал: «Я взбунтовался больше из-за оскорблений, которым подвергался, нежели из-за золота, которое они у меня забрали, так как они обзывали меня собакой и били меня, отнимали у меня жен и пахотные земли. Я дал Хуану Писарро 1300 золотых слитков и две тысячи изделий из золота: браслеты, чаши и другие предметы. Я также дал семь золотых и серебряных кувшинов. Они сказали мне: «Собака, давай золото. Если не дашь, мы тебя сожжем». Кристобаль де Молина писал, что «они украли все, что у него было, ничего ему не оставили. По этой причине они держали его много дней под замком и сторожили днем и ночью. Они обращались с ним чрезвычайно бесчестно, мочились на него и спали с его женами; это причиняло ему большие страдания». Сын Альмагро повторил эти обвинения и добавил, что мучители Манко «мочились и плевали ему в лицо, били и называли его собакой, держали его на цепи, прикрепленной к ошейнику, в общественных местах, где ходили люди». Эти отвратительные описания повторяли люди, которые ненавидели братьев Писарро, но в основе их лежала правда. Королевский эмиссар, епископ Берланга, доносил королю: «Любое утверждение, что Инка не должен никому служить, ложь. Ведь губернатор использовал его, как и все другие, кто этого пожелал».
Тюремное заключение Манко состоялось в начале ноября 1535 года. Тисо и вождям Кальяо, очевидно, удалось скрыться из Куско в то время, когда их Инку схватили. Тисо быстро добрался до нагорий к северу от Хаухи и поднял мятеж в Тарме и Бомбоне, которые входили в земельные владения, дарованные королевскому казначею Алонсо Рикельме. Губернатор Писарро находился в своем новом городе Лиме и немедленно приказал своему наместнику Сервантесу подавить бунт. Сервантес вышел с отрядом из Хаухи, но Тисо избежал встречи с ним, ускользнув в джунгли на востоке. А тем временем вожди Кальяо
