— Прости. Прости, я все понимаю. Так уж вышло.
— Мне сейчас не справиться! — вопит она.
— Понимаю. Давай поедем к ней. Хочешь, прямо сейчас и поедем? Как скажешь.
— Нет, — говорит Алекс. — Я не могу так сразу. Мне нужно прийти в себя.
— Хорошо. — соглашаюсь я. — Вчера я думал о самых близких наших друзьях. О тех, кого следует известить. Я решил, что такие вещи следует сообщать лично, не по телефону. Из уважения к этим людям. К твоей матери. Ты не могла бы поехать со мной?
К этому времени мы с Алекс каким-то образом оказываемся на середине бассейна. Мы держимся на поверхности, двигая руками и ногами. Я вижу, что Алекс начинает уставать.
— Мы навестим наших друзей и расскажем о маме. Будем утешать друг друга и вспоминать, какая она была хорошая.
Алекс смеется.
— Ну да, это звучит сентиментально, но ведь мы встретимся только с самыми близкими друзьями, и еще с Барри, с бабушкой и дедушкой. Мы не будем у них задерживаться, а просто скажем, что нам всем предстоит. Но мне хотелось бы сказать им об этом лично.
— Я не поэтому смеюсь, — говорит Алекс.
— Так ты поедешь со мной или нет? Сначала к Рейсерам, потом к бабушке и дедушке.
Я давно все продумал — кому лично сообщить о нашей беде — и решил ограничиться лишь членами нашей семьи и теми, кто лучше всех знал Джоани и любил ее.
Вчера ночью, составив список адресов, я посмотрел на ту сторону кровати, где всегда спала Джоани. Ее подушки так же уложены одна на другую, как она любила. Я не привык спать один и даже теперь, когда в моем распоряжении вся кровать, стараюсь спать только на своей половине. Здесь мы с Джоани смотрели телевизор и обсуждали текущие дела. Именно в это время ночи мы начинали понимать, как хорошо мы знаем друг друга — как никто в целом мире. «Представляешь, что было бы, если бы кто-нибудь записал наш разговор? — смеясь, говорила Джоани. — Он решил бы, что мы свихнулись».
Но я помню и другие ночи — когда Джоани возвращалась домой после вечеринки со своими подругами и валилась на постель, распространяя вокруг себя запах текилы или вина. Иногда она приходила поздно, но абсолютно трезвая и тихо, одним грациозным движением ныряла под одеяло; от ее кожи пахло гарденией. Не знаю, может быть, меня в какой-то степени устраивало то, что она сама находила себе развлечения, давая мне возможность заниматься своими делами, то есть с головой уйти в заботы о том, чтобы что-то оставить посте себя — то, что заработано собственным трудом, а не просто перешло ко мне по наследству от предков. Да. В какой-то степени меня это устраивало, даже очень.
Алекс побледнела и тяжело дышит. В ее глазах такая боль, словно она о чем-то умоляет. «Я не могу тебе помочь, — хочется мне сказать. — Я не знаю, как тебе помочь».
— Держись, — говорю я.
Она молчит, а потом цепляется за мое плечо, как делала когда-то в детстве. Я плыву к мелкой части бассейна и тащу ее за собой. Мы подплываем к бортику, и я кладу руку на спину дочери. Выглядывает солнце и снова скрывается. Вода в бассейне становится темной, как в океане.
— Заедем сначала к Рейсерам, благо это совсем рядом, потом к бабушке и дедушке, а потом поедем в больницу, идет? Это разумный маршрут.
— Не понимаю, зачем все это, — говорит Алекс. — Ты же можешь просто позвонить. Не хочу говорить о маме со всеми подряд. Идиотизм какой-то!
— Алекс, я знаю, что на Рождество вы с мамой серьезно поссорились, но сейчас об этом нужно забыть. Все это пустое. Ты же любишь маму, а мама любит тебя.
— Не могу, — говорит она.
— Почему? Из-за чего можно было так рассориться?
— Из-за тебя, — отвечает она. — Мы поссорились из-за тебя.
Вновь появляется солнце. Его лучи ласково греют мне плечи.
— Из-за меня?
— Ну да, — говорит она. — Я просто очень рассердилась на нее за то, как она с тобой обращается. А ведь ты так ее любишь. — Алекс бросает на меня взгляд и сразу отводит глаза. — Она обманывала тебя, папа.
Я смотрю в лицо дочери. Оно неподвижно, словно окаменело, только ноздри гневно трепещут. Над нами слышится какой-то шум, словно кто-то торопливо стучит по клавишам пишущей машинки. Я поднимаю глаза и вижу вертолет, взлетающий над горой Оломана. Вертолет зависает над ее склоном.
Кажется, сейчас мне полагается испытать бурю эмоций — то ли меня должен сковать леденящий холод, то ли ошпарить нестерпимый жар, однако я не чувствую ничего; в голове вертится только одна мысль: мне сказали то, что я давно знал. Так давно, что уже свыкся с этим. Я вспоминаю о записке на голубой бумаге и громко вздыхаю.
— Она сама тебе сказала? — спрашиваю я. — Или ты их случайно застукала?
— Нет, не совсем. Хотя, в общем, застукала. Почти.
— Расскажи, — прошу я. — Просто расскажи, как все было. Бред какой-то.
Я вылезаю из воды и усаживаюсь на край бассейна.
Алекс садится рядом. Мы сидим и болтаем в воде ногами.
— Я приехала домой на Рождество, как известно, — говорит Ллекс. — Ну и решила заехать к Бренди. Тогда я ее и увидела — с ним.
— Куда ты поехала? По какой дороге?
— По Кахала-авеню. Я ехала к своей подруге Бренди.
— Ну и что? Ты увидела маму на улице с каким-то мужчиной и решила, что между ними что-то есть?
— Нет, не на улице. Я ехала в Блэк-Пойнт, а они стояли на подъездной дорожке возле дома. Его дома.
— Он живет в Блэк-Пойнте?
— Судя по всему, да, — отвечает она.
— И что они делали?
— Он обнял ее за плечи, и они вошли в дом.
— А потом?
— Потом ничего. Она вошла с ним в дом. Он обнимал ее за талию.
— И что ты сделала?
— Ничего. Поехала к Бренди и рассказала ей все, что видела. Мы об этом весь день говорили.
— А с мамой ты об этом говорила? Почему ты ничего не сказала мне?
— Не знаю. Мне сразу захотелось уехать. Противно было видеть ее рядом с тобой. Мне было жаль тебя, а от нее меня просто трясло. Я вернулась в школу и решила, что все, с меня хватит, больше не хочу ее знать. Она поняла, что я все поняла. Поэтому и отправила меня обратно в школу. — Алекс сжалась в комок, подтянув колени к груди. — Потом я собиралась тебе позвонить и все рассказать, но тут случилась авария, и я передумала. Наверное, решила отложить до тех пор, когда мама вернется домой.
— Прости нас, Алекс. Нехорошо, что ты оказалась втянутой в проблемы взрослых.
— Да ладно, — отвечает она.
— Я не… мы не должны на нее сердиться.
Алекс молчит. Мы смотрим на вертолет, который кружит над одной точкой.
— Какой он? — спрашиваю я.
Алекс пожимает плечами:
— Не знаю.
— А как мама поняла, что ты все знаешь?
— Я ей сама сказала. Сказала, что не могу ее видеть, потому что знаю, чем она занимается. И еще сказала, что пока никому об этом не говорила. В общем, мы здорово поссорились. И я уехала. И все ужасно этому обрадовались.
— Алекс, нам нужно держаться вместе.
Она отворачивается. Она всегда так делает, когда с чем-то согласна.
