Женщине приятно, что у нас появился общий знакомый.
— Это мой кузен, — говорю я.
— О, понятно. О! О’кей. В таком случае вы, вероятно, знаете моего мужа. Его зовут Брайан Спир.
Я смотрю на океан. Сид и Алекс спрыгивают с плота. Старший сын миссис Спир отплыл далеко от берега. Так можно и утонуть; он безуспешно борется с течением, пытаясь вернуться к берегу. Я мог бы ей все рассказать. Мог бы заставить страдать, как страдаю сам, у нас нашлись бы темы для разговора более серьезные, чем возраст наших детей. Мы могли бы поговорить, например, о любви и разбитом сердце, о началах и о концах.
— Нет, я не знаю вашего мужа, — говорю я.
— О! — говорит она. — А я подумала, что…
— Скотти, иди скажи мальчику, чтобы плыл боком к волне.
Скотти на удивление послушно встает и входит в воду.
Миссис Спир смотрит на сына, прикрыв глаза от солнца, затем встает.
— Что там такое? — спрашивает она.
— Все нормально. Просто здесь коварное течение. Ничего, Скотти ему поможет.
Женщина с тревогой смотрит на меня. Тревога явно читается у нее на лице. Она хочет, чтобы я помог. Жена Брайана хочет, чтобы я спас ее сына. Я не вижу лица мальчика, но знаю, что он сейчас чувствует. Он боится, не знает, что делать, он не может поверить в то, что происходит. Он жив. У него одно желание:
Мне не хочется лезть в воду.
— Я помогу ему.
— Спасибо, — говорит жена Брайана. — Вы очень добры.
31
Обедать я веду детей в «Тики». В ресторане царит полумрак, на стенах развешаны плетеные циновки. Этот ресторан всегда кажется закрытым, здесь нет определенных часов и дней работы. Барная стойка и столики покрыты грубой тканью из рафии, в волокнах которой застряли осколки кокосовой скорлупы. Обслуживают здесь медленно; вид у официантов такой, будто им все надоели. Еду готовят как бог на душу положит, к тому же на жиру. И не стоит трудиться над выбором, какую рыбу заказывать (запеченную, гриль или соте): все равно принесут ее в кляре. «Тики» — мой любимый ресторан на Кауаи. Сюда водил меня отец. Иногда после обеда он направлялся к видавшей виды барной стойке, а я сидел за столиком, слушал звуки укулеле и рисовал на бумажной скатерти. Теперь бумажных скатертей нет, непокрытые деревянные столешницы, и дети, чьи отцы сидят в баре, вырезают на них столовым ножом.
В «Тики» по-прежнему собирается клуб укулеле. Они и сегодня здесь — старые гавайцы, которые курят сигареты и подкрепляются в перерывах вареным арахисом. Детям здесь интересно, но я привел их еще и потому, что Хью заходит сюда каждый вечер пропустить перед обедом стаканчик коктейля. Я хочу порасспросить его о тех, кто снимает у него коттеджи. Заметив его возле барной стойки, я прошу девочек и Сида выбрать столик. Сид отодвигает стул для Скотти. Она садится и во все глаза смотрит на него, когда он придвигает ее к столу.
— Ты куда? — спрашивает меня Алекс.
— Хочу поздороваться со своим кузеном.
Взглянув в сторону бара, Алекс радостно восклицает:
— Дядя Хью!
Я внимательно смотрю ей в лицо, ожидая увидеть насмешливое выражение.
— Все шутишь?
— Вовсе нет, — отвечает она. — Я люблю дядю Хью.
— Что вдруг?
Алекс прищуривается.
— Просто он старый и смешной, — говорит она.
Я вижу спину Хью, его белые космы, широкие плечи и тощие ноги. Раньше я его боялся, наверное из-за высокого роста и острого ума, но проходят годы, и тот, кто раньше внушал тебе почтение и страх, становится просто «милым стариканом».
— О’кей, в таком случае закажи мне что-нибудь, все равно что. И пожалуйста, ведите себя прилично с официанткой. Говорите попроще. Не надо, знаете ли, по-английски.
Они кивают. Они все поняли. Сид выпрямляет спину и внимательно изучает меню, будто он глава дома.
Я подхожу к бару.
— Привет, кузен, — говорю я, появляясь рядом с ним.
— Э! — произносит он, слегка привстает, но тут же плюхается обратно на табурет.
Я сажусь и ловлю взгляд бармена. Тот сразу отводит глаза. Хью подзывает его своим хриплым, прокуренным голосом и заказывает для меня коктейль «Старомодный», и это правильно. Хью хлопает меня по спине, и бармен кивает, на этот раз почтительно. Хью окидывает взглядом ресторан, чтобы выяснить, с кем я.
— Это…
— Скотти и Алекс, — говорю я.
— Уже совсем взрослые, — бросает он и поворачивается к ним спиной.
Иногда мне нравится, что у нас на самом деле никто ни на кого не обращает внимания. Если бы Хью сейчас поздоровался с девочками и принялся расспрашивать о них, о моей жизни, мне пришлось бы сказать ему, что моя жена в коме. А так — ничего подобного, и я ему благодарен.
— Я вижу, у тебя появились постояльцы. — говорю я.
— Что?
— У тебя кто-то снимает коттедж?
— А, да. Напористый такой сукин сын. Он… дай вспомнить… да, он приходится родственником сестре Лу. Нет, стой. У Лу есть сестра, а ее муж, то есть зять Лу, приходится каким-то родственником жене этого парня.
— Хью… — останавливаю я его, потому что решительно ничего не понимаю.
— Нет, подожди. О каком коттедже мы говорим?
Хью пьян. На лбу у волос проступил пот: круглые капельки нота. Я помню его таким с детства. Каждый раз, когда Хью напивается, у него на лбу пот, а он изо всех сил старается придать лицу серьезное выражение, чтобы никто не понял, что он ничего не соображает. Сейчас у него как раз такое выражение.
— Ты имеешь в виду коттедж на берегу или тот, что возле дороги?
— На берегу, — отвечаю я. — Там живет один парень с женой и двумя детьми.
Рафия больно колет мне ногу, и я ощупываю грубую ткань, проверяя, не застряла ли в ней рыбья кость.
— Да, я помню. Напористый сукин сын. — Хью придвигается к самому моему лицу. — Я тут обтяпываю одно дельце с одним парнем, так вот этот парень — в коттедже у моря — его приятель.
— Как это мило, — говорю я, — сдать ему коттедж.
Хью пожимает плечами и вдруг хватается руками за сиденье; наверное, ему показалось, что он падает.
— И какой он? — спрашиваю я.
— Кто?
— Да никто.
— «Хана хау»! — кричит Хью музыкантам, которые только что кончили играть.
Они начинают другую, быструю песню, и я смотрю на поющих стариков. Маленькие деревянные инструменты плотно прижаты к груди, пальцы с невероятной скоростью перебирают струны. Один встает и
