«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

Одна такая нелепость выплыла во 2-й книге — в 16-й главе 4-й части:

“Затуманенный и далекий взгляд Корнилова бродил где-то за Днепром, по ложбинистым увалам, искромсанным бронзовой прожелтенью луговин.

Романовский проследил за его взглядом и сам, неприметно вздохнув, перевел глаза на слюдяной глянец застекленного безветрием Днепра, на дымчатые поля Молдавии, покрытые нежнейшей предосенней ретушью...”.

И вот тут возникает одна проблема: город Могилев действительно стоит на реке Днепр, но в какую сторону через Днепр ни смотри — Молдавии никак не увидишь. Из Могилева, хоть вправо гляди, хоть влево, — ничего не углядишь, кроме Белоруссии.

И вот такая неприличная ошибка держалась в романе как минимум 8 лет — вплоть до издания 1936 года»⁵⁴.

И в самом деле, — откуда в Могилеве Молдавия? Бар-Селла знает, откуда, поскольку ему известно, кто на самом деле написал «Тихий Дон»: автор «Провинциальных картинок» Виктор Севский (Краснушкин), Шолохов же, переписывая чужой текст, как всегда, все перепутал! На самом-то деле у Севского- Краснушкина разговор Корнилова с Романовским происходил совсем в другом месте и в другое время. «Какую реку надо назвать, чтобы “любоваться Молдавией?” — спрашивает Бар-Селла. — Ясно: Днестр. А какой город стоит на Днестре?.. Это — Могилев-Подольский. Здесь протекает Днестр, а прямо за рекой — Молдавия».

«Что же это все значит? — продолжает фантазировать Бар-Селла. — А значит это только одно: разговор между Корниловым и Романовским состоялся не 29 августа, а на полтора месяца раньше — в июле 1917 года. И не в Могилеве на Днепре в ставке, а в штабе 8-й армии Юго-Западного фронта, поскольку генерал Корнилов возглавлял 8-ю армию в июле 1917 и армия эта воевала на стыке с частями Румынского фронта, а “отсюда до Молдавии рукой подать”»⁵⁵.

Генерал Лавр Георгиевич Корнилов, Верховный главнокомандующий русской армии в июне — августе 1917 г 

Постойте-постойте, скажете вы, но ведь штаб 8-й армии находился не в Могилеве-Подольском, а в Каменец-Подольском, расположенном на реке Смотрич, откуда никакой Молдавии не видать?! Но дело в том, — объясняет Бар-Селла, — что автор романа, то есть Севский-Краснушкин, «пал жертвой чьей-то ошибки, — кто-то перепутал Каменец-Подольский с Могилевым-Подольским. Ошибка вполне понятная — Могилев был у всех на слуху. И тогда автор переносит своих героев на берег Днестра и заставляет их вглядываться в молдавский берег. А потом этот текст попадает в руки Шолохову, который, судя по всему, так и не сообразил, о каком Могилеве идет речь. Можно думать, что даже название реки его не остановило — ведь Днепр и Днестр так похожи, оба через “ять”: что Днепр, что Днестр — все едино»⁵⁶.

Вот такой пассаж, в котором даже для «антишолоховедения» поставлен рекорд фантасмагоричности и беспардонности.

Бар-Селла заявляет, будто разговор генерала Корнилова с генералом Романовским, которому посвящена XVI глава четвертой части романа, на самом-то деле происходил «на полтора месяца раньше», и велся, оказывается, «не о неудаче “корниловского мятежа”», а о той поистине катастрофической ситуации, «когда блестяще проведенное 25—28 июня наступление 8 армии уже 9 июля закончилось полным поражением Юго-Западного фронта...»⁵⁷ Но откуда он это взял? Ведь в романе нет и намека на поражение 8-й армии и Юго-Западного фронта. О действиях этой армии под командой генерала Корнилова в «Тихом Доне» вообще не упоминается. А вот тема «Корниловского мятежа» и судьбы самого Корнилова — центральная для всей второй книги романа. Воспроизведенный в 16 главе разговор между генералом Корниловым и Романовским, посвященный именно этой теме, носит ключевой характер для развития действия во второй книге «Тихого Дона».

Из текста романа явствует, что разговор двух генералов состоялся 29 августа, когда из телеграмм, полученных от Крымова, Корнилову стало ясно, что вооруженный переворот не удался. 31 августа генерал Крымов, вызванный Керенским, застрелился. Перед этим 28 августа Временное правительство объявило Корнилова изменником родины и потребовало отмены приказа о движении частей 3-го Конного корпуса, сосредоточенного в окрестностях Петрограда.

В тот же день, 28 августа, Корнилов отказался сложить с себя полномочия Верховного главнокомандующего и обратился с воззванием к народу: «...Беззаветная любовь к родине заставила меня в эти грозные минуты бытия отечества не подчиниться приказанию Временного Правительства и оставить за собой Верховное командование народными армиями и флотом»⁵⁸.

А утром 29 августа — перед разговором с генералом Романовским — из телеграммы Крымова Корнилов узнает, что армия в Петербурге его призыв не поддержала.

Шолохову, когда он воссоздавал разговор Корнилова с его ближайшим сподвижником генералом Романовским, надо было очень деликатно и художественно точно передать всю глубину переживаемого потрясения Корниловым — человеком сдержанной внутренней силы.

Вот откуда эта неожиданная, на первый взгляд — иррациональная деталь, — после слов: «Рушится все! Нашу карту побьют...» (2, 151) во время разговора с Романовским — «Корнилов, суетливо выкидывая руку, пытался поймать порхавшую над ним крохотную лиловую бабочку...» (2, 151). Вот откуда его слова, адресованные Романовскому: «Сегодня я видел сон...» (2, 152). Сон Корнилова, в минуту краха всех его надежд, о котором он рассказывает в этот момент Романовскому, как бы подводил итог его жизни — в нем проходят и Карпаты — то есть 8-я армия, и Афганистан: «...Мы шли в горах, и уж как будто бы не в Карпатах, а где-то в Афганистане, по какой-то козьей тропе... <...> камни и коричневый щебень сыпались из-под ног, а внизу за ущельем виднелся роскошный южный, облитый белым солнцем ландшафт...» (2, 152).

В черновике эта лирическая сцена завершалась открыто политическими рассуждениями автора: «Эти дни в России бешено вертелось маховое колесо истории. Шум приводных ремней ее катился через фронты в страны Европы»⁵⁹.

Автограф рукописи «Тихого Дона». Черновая страница вставок в текст романа

Чуткий художник, Шолохов не мог не почувствовать здесь фальшь. Он вычеркивает прямолинейные политические рассуждения и заканчивает главу новым текстом, как бы продолжающим рассказ о сне генерала. Текст этот трудно давался писателю: в черновых «заготовках» рукописи мы видим его переписанным дважды:

«Легкий сквозняк шевелил на столе бумаги, тек между створок раскрытого окна, [Романовский, следя за направлением] затуманенного взгляда Корнилова [перевел глаза в] и далекий бродил [где-то за окном, на за] где-то за Днепром, по увалам и скатам, покрытым зеле²нью рез¹кой лесов [бронзой лесов и луговин] и охровой прожелтенью луговин. Романовский проследил за направлением его взгляда и неприметно вздохнув сам, перевел глаза на [заснеженный, отсюда казавшийся] слюдян[ым]ой блеск словно застекленного [пространства] Днепра, на [в] при дальние поля [и леса, покрытые] [затушеванные], покрытые нежнейшей предосенней ретушью»⁶⁰.

Не будем забывать, что разговор между Корниловым и Романовским идет в Ставке, далеко от лесов и полей, куда устремлены мысли Корнилова. Выше мы уже знакомились с другой «вставкой» Шолохова, посвященной как раз Ставке — «бывшему губернаторскому дому в Могилеве, на берегу Днепра», и понимаем, что из его окон в центре города не увидишь зелень лесов и прожелтень луговин. Они видятся Корнилову — и следом Романовскому — внутренним, «затуманенным взглядом» воспоминания. В этом — главная трудность написания приведенной сцены. И Шолохов переписывает ее вторично:

«Легкий сквозняк шевелил на столе бумаги, тек между створок раскрытого окна... Затуманенный и далекий взгляд Корнилова бродил где-то за Днепром, по