«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

черкесов, он что у тебя делает?

— Георгидзе-то? Начальником оперативного управления. Башковитый, дьявол! Это он планы разрабатывает. По стратегии нас всех засекает» (4, 248).

И позднее, «в седле уже, медленно разбирая поводья, все еще пытался он (Григорий. — Ф. К.) отдать себе отчет в том непонятном чувстве неприязни и настороженности, которое испытал к обнаруженному в штабе подполковнику, и вдруг, ужаснувшись, подумал: “А что, если кадеты нарочно наоставляли у нас этих знающих офицеров, чтоб поднять нас в тылу у красных, чтоб они по-своему, по-ученому руководили нами?” — и сознание с злорадной услужливостью подсунуло догадки и доводы» (4, 249).

Таким образом, фигура подполковника Георгидзе имела для Шолохова принципиальное значение — прежде всего — для обрисовки характера Павла Кудинова и его взаимоотношений с Григорием Мелеховым.

Но не только. Этот персонаж важен для прояснения принципиального взгляда Григория Мелехова — и Шолохова — на Верхнедонское восстание как движение народное, противостоящее в равной мере и красным, и белым, «комиссарам» типа Малкина и золотопогонникам типа Георгидзе. Народный характер, который сразу же приняло Вёшенское восстание, понимают и его организаторы, и их доверенный человек — руководитель объединенными силами повстанцев Кудинов. Неслучайно подполковника Георгидзе прячут от казаков в обозе Черновского полка, как неслучайна и его смерть: «...Шалая пуля его чмокнула в песик. И не копнулся вроде... Казаки, сволочи, должно быть, убили...» (4, 372). «Песик» на верхнедонском диалекте означает «висок». Нужна была высокая точность выстрела и большой заряд ненависти, чтобы уложить сидевшего «на дышлине брички» в «двух верстах от линии огня» «товарища Георгидзе» в висок.

«Убили товарища Георгидзе» (4, 371), — горюет командующий Кудинов и даже пытается произвести разыскания среди казаков, которые отказываются, «а по глазам ихним б... вижу — они ухандокали» (4, 373).

«— Ну, какой он нам с тобой товарищ..., — отвечает Кудинову Григорий Мелехов. — Пока дубленый полушубок носил, до тех пор товарищем был. А — не приведи Господи — соединилися бы мы с кадетами да он в живых бы остался, так на другой же день усы бы намазал помадой, выхолился бы и не руку тебе подавал, а вот этак мизинчиком...» (4, 371).

Это свое барское нутро «товарищ Георгидзе» проявил уже в той сцене, где он был введен автором в действие и представлен Григорию Мелехову, — во время переговоров Кудинова с гонцом Алексеевской станицы, огромным казачиной в лисьем малахае.

Разговор этот закончился скандалом и резким ответом станичника-гонца: «И до каких же пор на православных шуметь будут? Белые шумели, красные шумели, зараз вот ты пришумливаешь, всяк власть свою показывает да ишо салазки тебе норовит загнуть...» (4, 243). После чего, пишет Шолохов, казак тихонечко притворил дверь, зато в коридоре так хлопнул входной дверью, что штукатурка минут пять сыпалась на пол и подоконники.

«Гордость в народе выпрямилась» (4, 244), — подвел итог этой сцене в романе Кудинов.

«— Хамство в нем проснулось и поперло наружу, а не гордость. Хамство получило права законности» (4, 244), — сказал подполковник-кавказец в ответ на слова Кудинова.

Для подполковника Георгидзе казаки, трудовой и «служивский» народ, — хамы, дикие люди. Отсюда их ненависть к «золотопогонникам» ничуть не меньшая, чем к «комиссарам».

Отвечая этим настроениям фронтовиков и стремясь привлечь «служивские» массы казачества на свою сторону, руководители восстания и пошли первоначально даже на то, чтобы сохранить некоторые аксессуары советской власти: Советы «без коммунистов», отказ от погон, обращение «товарищ» и т. д. ...

Эти внешние приметы советской власти, сохранявшиеся на Северном Дону в дни восстания, — не выдумка Шолохова, а достоверный факт. Не придумана писателем и печальная судьба армии повстанцев после ее воссоединения с белой армией: все ее части были расформированы, командиры дивизий и полков понижены до уровня сотников и хорунжих, командующий армией повстанцев Кудинов, переболев тифом, был назначен «дежурным офицером» при штабе Донской армии в Миллерове, а две недели спустя был «откомандирован в офицерский резерв в г. Новочеркасске»⁶⁶.

Похожей оказалась судьба и командира 1-й повстанческой дивизии Харлампия Ермакова: он получил после расформирования его дивизии должность «офицера для поручений при группе генерала Сальникова», а позже — «помощника командира 20 Донского полка по хозяйственной части»⁶⁷. О подвиге Харлампия Ермакова именно в этой должности рассказывал в своих воспоминаниях, которые приведены выше, казачий офицер Е. Ковалев.

Кадеты и после воссоединения армий не простили верхнедонцам открытия ими фронта перед красными в декабре 1918 года. Глубокой горечью проникнуты слова Павла Кудинова в его очерке о результатах объединения повстанческих сил с белыми: «...Как только соединились с Донской и Добровольческой армиями, опять начались всяческие виды законных и незаконных грабежей, опять завизжали свиньи, замычал скот, заржала последняя казачья лошаденка, и все — к столу или для передвижения всевозможных тыловых паразитов...

Безответственная и безумная ватага белых тыловых грабителей, контрразведчиков и карателей, ежедневно старалась вырвать из казачьих сердец чувства симпатии и солидарности к белой армии и этим увеличивала число красных. Естественно, что, видя произвол и обиду на одной стороне, человек невольно ищет правду на другой, хотя и там ее не могло быть»⁶⁸.

Как мы помним, эти строки написаны Павлом Кудиновым в 1929 году не в советской тюрьме, а на воле, им можно доверять полностью. Они объясняют «блукания» Григория Мелехова, равно как и Харлампия Ермакова, стремившегося притулиться то к красным, то к белым. Они объясняют и характер разговора между генералом Фицхелауровым и командиром 1-й повстанческой дивизии Григорием Мелеховым после воссоединения Донской и повстанческой армий, когда в ответ на недопустимые оскорбления белого генерала комдив повстанческой дивизии готов был «зарубить его на месте».

Тягостность этой атмосферы на фоне неожиданного расформирования руководством Донской армии повстанческих подразделений усугублялась и чисто военной несправедливостью, более того — необъяснимостью ситуации. Командование Донской армии, строго говоря, не имело ни права, ни оснований подобным образом обращаться с армией повстанцев хотя бы потому, что она была значительно сильнее Донской армии.

Как свидетельствует полковник Генерального штаба Донской армии Добрынин в книге «Борьба с большевизмом на юге России», к началу марта 1919 года в руках Донской армии «насчитывалось всего 15000 бойцов»⁶⁹.

Столь резкое уменьшение численности Донской армии в это время объяснялось тем, что, — как пишет Добрынин, — «в декабре войска Верхне-Донского округа, минуя командование, начали мирные переговоры с советским командованием и разошлись по домам, образовав к 25 декабря (7 января) громадный прорыв, открытый для вторжения советских войск»⁷⁰. Эта же цепная реакция захватила и другие части, в результате «в феврале 1919 года сохранившие в себе силу и уверенность остатки распылившейся Донской армии отошли за р. Донец, прикрыв столицу Дона (Новочеркасск. — Ф. К.)»⁷¹, сократившись всего до 15 тысяч человек. Численность повстанческих войск превосходила численность Донской армии более чем в два раза!

Оказывается, Донское командование намечало не только «быстрое очищение Дона», но и «усиление слабой Донской армии за счет восставших»⁷², и оно достигло своей цели. Полковник Добрынин сообщает, что численность Донской армии увеличилась с 15000 бойцов в мае 1919 до 45500 бойцов в июле 1919 года.

Расформирование армии повстанцев проводилось в отсутствие ее командующего: как показал в ходе допросов Кудинов, «на второй день после соединения с Донской армией я заболел сыпным тифом и пролежал в постели 2 м-ца»⁷³. Армию повстанцев расформировали с согласия тех, кто стоял за спиной Кудинова — истинного руководителя восстания.

В своих показаниях П. Кудинов охарактеризовал этот процесс так: «После прибытия конной группы