«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

одного из своих...» (3, 386).

Кудинов считает, что все было не совсем так. Он пишет:

«Тираспольская красная дивизия под командой товарища Венедиктова перед этим вела героические бои с немецкими оккупационными частями...

Отступление тираспольцев происходило в пятницу перед Пасхой, сопровождалось оно в полном порядке, без всяких каких бы то ни было насилий над жителями хуторов.

Не подозревая, что казаки спровоцированы красновско-алферовской контрреволюционной шуткой и что казаки уже взялись за оружие и поджидают ни в чем неповинного “врага”, тираспольцы, без всякой передовой разведки пришли в хутор Мешков и, как овечки, расположились там на ночлег, даже не выставили внутреннюю охрану — патруль.

На сцене взбудоражившихся казаков Мигулинской станицы появился отъявленный провокатор есаул Филометов Василий Васильевич, стан. Казанской и некий Чайкин (тот самый казак Мигулинской станицы Чайкин, о котором уже шла речь и который готовил Верхнедонское восстание, а потом выступил с сообщением о восстании на заседании Верховного Казачьего круга в Новочеркасске в мае 1919 г. — Ф. К.). Разумеется, что для поганого дела отыскиваются поганые люди. На рассвете, под Великую Субботу, казаки, без всякого хотя бы малейшего повода со стороны тираспольцев, безбожно напали на спящих солдат дивизии, окружили, разоружили их, а начальника дивизии Венедиктова Филометов собственноручно искромсатил железной лопатой, раздел догола, а кольца поотрубал совсем с пальцами и приказал зарыть как собаку под плетнем»¹⁴¹.

Мы привели эту безыскусно нарисованную Кудиновым картину чудовищной расправы казаков над тираспольцами, чтобы документально передать атмосферу того времени, дыхания братоубийственной войны, с такой правдивостью и силой отраженную в «Тихом Доне».

Рисунок С. Королькова

Важен вывод Кудинова:

«Подослали к нам паны своих смутьянов, чтобы нагнать казаков на мужиков и чтобы стычка произошла, — вот она и произошла, да еще какая! Ашь мороз по коже дерет...

Вот как донские дворяне, совместно с помещицкой бандой, разжигали кровавый пожар на Дону. Путем гнусной провокации столкнули казаков с русским народом... Своей цели они достигли, но разгромили все казачество. От ребенка до старца да проклянут донских дворян и старшину...»¹⁴².

Эта боль, этот счет к «донскому дворянству» соединяются у Кудинова с другим не менее суровым счетом — к «комиссарам», которые столь же беспощадно уничтожали казачество. Эта боль, этот счет не в полную силу звучат в «Истории моего ареста...», потому что рукопись не завершена и доведена лишь до 1918 года, в ней нет анализа причин восстания верхнедонцов. Но, тем не менее, и здесь эта боль слышна явственно — хотя бы в словах об «обиде революционных лет», которую «в сердце добром позабыл-простил за все и всем»¹⁴³ — о трагической гибели «брата своего единокровного Федора, без вины растерзанного красною толпой». «Ты не один, а сотни тысяч таких как ты, мой брат, невинных, были изрублены мечами, изорваны штыками, да по столбам веревкой вздернуты... А сколько материнских и вдовьих слез пролито на Руси, да на казачьей степи? А сколько беспризорных сирот — малых детей остались без отцов и матерей? ...»¹⁴⁴.

Так осмысляет руководитель Вёшенского восстания Павел Кудинов трагические итоги «братоубийственных событий» Гражданской войны. Он говорит о «покаянии» и предъявляет свой счет и «белым» — «кадетам», и «красным» — «комиссарам», смыкаясь, как это ни парадоксально, в подобной оценке трагических событий того страшного времени одновременно и с Филиппом Мироновым, и с Харлампием Ермаковым. И с Михаилом Шолоховым.

По мнению и Кудинова, и Ермакова, и Мелехова, вина «кадетов», «белых» — в том, что они втянули казачество в братоубийственную Гражданскую войну, отстаивали свои «помещичьи» интересы ценой казачьих жизней.

Вина красных «комиссаров» — в том, что беспощадным террором против казачества они объективно «кадетам» помогли в разжигании Гражданской войны, заставили казаков подняться на восстание, которое привело к огромному числу жертв.

Если в «Истории моего ареста...» Кудинов делает акцент на вине «кадетов», Добровольческой армии, то в своем «историческом очерке» он пишет о «красном терроре», о вине перед казачеством и народом «комиссаров».

Сошлемся на оценку П. Кудиновым Добровольческой армии, данную им в очерке «Восстание верхнедонцов в 1919 году».

«Добровольческая <...> армия, олицетворявшаяся былыми помещиками, была пропитана духом реакции и сводила счеты с народом за отобранные владения, доставшиеся им в большинстве не путем долголетних трудов, а щедрых подачек царствовавшей династии дома Романовых»¹⁴⁵. П. Кудинов пишет здесь о «мародерстве, безобразиях и бесчинствах», которые довели фронт «до открытого неповиновения, митингов, братания и в конце концов ухода по домом»¹⁴⁶. Он подробно рассказывает, как полки верхнедонцов в январе 1919 года снимались с фронта, добровольно открывая путь для наступления Красной армии, как вслед за 28-м полком, возглавлявшимся «покрасневшим» урядником Фоминым, пришли в Вёшенскую красные войска, а следом — «красный террор».

«После ухода частей Красной Армии на фронт станицы Верхнедонского округа столкнулись с новой “социалистической властью”: трибунал, чека, команда слежек и подслушивателей, охраняемые карательными отрядами особого назначения. Комиссары, имея неограниченную полицейскую власть, первым делом приступили к ликвидации штаба 28-го полка. Как штаб, так и полк были распущены, оружие отобрано»¹⁴⁷. Пострадал и Павел Кудинов, который был отстранен от руководства военным отделом исполкома Вёшенской станицы. Описание жестокостей «бесчинствующих комиссаров» наводит ужас ничуть не меньший, чем картина расправы над Тираспольским революционным отрядом:

«Озверевшие комиссары тешились грабежом, убийством, выполняя секретную инструкцию Высшего революционного совета, которая была отобрана у политического комиссара Эрлиха, пойманного восставшими казаками 5 марта при взятии станицы Букановской»¹⁴⁸.

Кудинов публикует в своем «историческом очерке» текст этой инструкции о «расказачивании», которая приведена нами выше. «Население Округа, охваченное ужасом, металось по хуторам и буеракам, всячески укрываясь, чтобы не попасть в распоряжение чеки. Ненависть к новой, чужой власти росла не по дням, а по часам <...> Казаки, доведенные до крайнего отчаяния, под всякими предлогами пробирались из одного хутора в другой, собирали сведения о количестве хуторов, которые готовы к неизбежному восстанию»¹⁴⁹.

Материалы следственного «Дела» Павла Кудинова, его очерк «Восстание верхнедонцов в 1919 году», рукопись «История моего ареста в Болгарии» документально раскрывают миропонимание не только его самого, но и всех тех казаков-фронтовиков, казачьих офицеров «из народа», «из пролетариев», которые в 1917 году поверили большевикам и поддержали лозунги и идеалы революции. Именно они открыли фронт частям Красной армии в январе 1919 года, а потом, вследствие предательства «комиссаров» и террора ЧК, в результате политики «расказачивания», возглавили восстание верхнедонских казаков. Однако, взяв на себя военное руководство восстанием, «офицеры из народа», к которым принадлежал и Харлампий Ермаков, не отождествляли себя с «кадетами», Добровольческой армией и «красновцами»; не приемля ни власти поработителей-помещиков, казачьей «старшины», ни чуждой и свирепой власти «комиссарии», они искали свой, народный путь. И, выражая это народное мироощущение, сами же ужаснулись происходившему не без их воли и участия, мучились развязанной общими усилиями братоубийственной войной, в поисках правды и выхода «блукая» между «белыми» и «красными», не принимая до конца ни тех, ни других. Именно об этом —