помешало то, что не только к началу пятидесятых, но уже и к началу двадцатых годов из «руководителей восстания» и «активных участников» в живых почти никого не осталось.
Выехавший в эмиграцию, а потом арестованный и доставленный в сибирские лагеря руководитель армии повстанцев Павел Кудинов, расстрелянный в 1927 году комдив—1 Харлампий Ермаков, расстрелянный в 1920 году командир 4-го полка 1-й повстанческой дивизии Платон Рябчиков (на самом деле — Иван Платонович)166 — таковы три имени из опубликованной Кудиновым в очерке «Восстание верхнедонцов в 1919 году» таблицы командного состава армии повстанцев, судьба которых после Гражданской войны известна доподлинно. Ни изыскания краеведов, ни поиски историков не выявили на сегодняшний день ни одной фамилии из списка командного состава армии повстанцев, составленного Кудиновым, кроме названных выше. Многие из этих фамилий фигурируют и в «Тихом Доне». Видимо, все они сгинули в боях и застенках Гражданской войны. Ни одна из хоть сколько-нибудь крупных повстанческих фигур не попала в сети ОГПУ, а потом КГБ. Подтверждение тому — следственное дело Харлампия Ермакова. Вместе с ним были арестованы восемь казаков-верхнедонцов, но половина из них имела отношение не к Вёшенскому восстанию, а к суду над Подтелковым, остальные — случайные фигуры.
А как обстояло дело в эмиграции? Следственные материалы, «исторический очерк» Кудинова, эмигрантская казачья печать помогают получить ответ на этот вопрос. Кудинов — оптимальная фигура для этого. Он находился в самом центре эмигрантской казачьей жизни, будучи в составе Вольно-казачьего движения, а потом — председателем «Союза казаков-фронтовиков в Болгарии». Он, как мало кто другой, знал состав эмигрантского казачества, чему помогала и принятая Вольно-казачьим движением и «Союзом казаков-националистов», по инициативе атамана А. П. Богаевского, система казачьих станиц и хуторов, расположенных по тем адресам Восточной Европы, где находились в эмиграции казаки. Эта система структурировала оказавшиеся в эмиграции остатки Донской армии, которые были настолько малы, что исчислялись сотнями, в лучшем случае — тысячами эмигрантов. Будучи распределенным по импровизированным станицам и хуторам, казачество в эмиграции легко поддавалось учету, и его состав был хорошо известен руководителям Вольно-казачьего движения или «Союза казаков-националистов».
Трудно себе представить, чтобы бывший руководитель Вёшенского восстания, а потом активист Вольно-казачьего движения и председатель «Союза казаков-националистов» не имел сведений о своих соратниках, не получил от них отклика, если кто-то из них был еще жив и находился в эмиграции. Однако среди людей, входивших в актив
Вольно-казачьего движения и в руководство «Союза казаков-националистов», названных Кудиновым в ходе следствия, не было ни одного, хоть как-то связанного с Верхнедонским восстанием.
Не обнаружены пока отклики или материалы о верхнедонцах, их судьбе в эмиграции и на страницах эмигрантской казачьей печати, которые помогли бы установить, кто из участников Вёшенского восстания после катастрофы в Новороссийске смог вырваться из России и остался жив. Правда, В. Васильев обнаружил в одной из эмигрантских газет статью П. Кудинова «Забытый герой», посвященную памяти П. Г. Богатырева167, того самого Богатырева, который вместе с Харлампием Ермаковым отступал до Новороссийска, а в романе «Тихий Дон» был рядом с Григорием Мелеховым в Новороссийском порту.
В 1934 году в Болгарии вызвал сенсацию выход в свет романа М. Шолохова «Тихий Дон»168. Это событие должно было бы вызвать хоть какие-то отклики тех, кто участвовал в Вёшенском восстании. Полное молчание — видимо, мало его участников осталось в живых не только в России, но и в эмиграции.
Еще одно подтверждение тому — «Казачий словарь-справочник» в 3-х томах, где помещена развернутая статья о восстании верхнедонцов. Из руководителей и участников восстания в ней упоминается только П. Н. Кудинов. Это свидетельствует, скорее всего, об отсутствии у составителей словаря (кстати, входивших в актив Вольно-казачьего движения) хоть какой-то информации о руководителях Вёшенского восстания. Они бесследно канули в Лету.
«Дело» Павла Кудинова, как и другие документальные источники, способствует прояснению вопроса об авторстве «Тихого Дона» еще в одном отношении. Оно показывает, до какой степени был узок круг источников информации о Вёшенском восстании, на которые мог опереться автор романа: никого из заметных участников восстания, кроме Харлампия Ермакова, невозможно даже назвать. А без опоры на свидетельства реальных участников этого восстания третья книга «Тихого Дона» была просто невозможна. Кто, кроме Харлампия Ермакова, мог столь подробно и точно рассказать о нем автору «Тихого Дона», если, как мы могли убедиться, из его руководителей практически никого не осталось в живых?
Харлампий Ермаков в России да Павел Кудинов в эмиграции, — пожалуй, единственные руководители Вёшенского восстания, имевшие возможность донести до людей правду о Верхнедонском восстании. Это они и сделали — один с помощью Шолохова, другой — написав очерк «Восстание верхнедонцов в 1919 году». Для нас важен рассказ Кудинова о Вёшенском восстании, равно как и его взгляд на Шолохова и его оценка «Тихого Дона».
Нам неизвестно, получил ли Кудинов ответ на свое письмо, направленное им в 1955 году Шолохову. Но из рассказов Набойщикова известно, что первым решением Кудинова после освобождения из лагеря было поехать в Вёшенскую. Он «все ходил, доказывал, доказывал» и добился того, что ему разрешили отправиться в Вёшенскую.
Его приезд подтверждал и сам Шолохов: «Уже после войны в Вёшки приехал Павел Кудинов — бывший командующий восстанием, — говорил он К. Прийме. — Я был в заграничной поездке, и мы не встретились»169.
О том же рассказывал Прийме, видимо, со слов Кудинова, и старый казак-вешенец Лапченков, вернувшийся из Болгарии, где он общался с Кудиновым: «Был в Сибири. Одиннадцать лет рубил лес в тайге. А потом Советская власть сделала ему скидку и в 1956 году освободила. Заезжал он в Вёшки. Но тут — пусто, вся родня его вымерла. Наведался к Шолохову, а писатель куда-то выехал. Пожурился Кудинов на берегу Дона, помолился Богу в соборе и поехал в Болгарию. Там у него семья, жена, княгиня Севская, учительствует. Русскому языку учит болгарских детишек»170.
Старый казак Лапченков допустил две ошибки. Кудинова освободили в 1955 и, следовательно, приезжал он в Вёшенскую, не в 1956, а в 1955 году — еще до XX съезда партии, что не могло не сказаться и на его приеме в Вёшенской. И — вторая ошибка: женой Кудинова была не какая-то «княгиня Севская», а вёшенская казачка Пелагея.
Набойщиков по делам службы побывал в Вёшенской и рассказал о том, как приняли Павла Назаровича Кудинова его земляки. Не встретившись с Шолоховым, Кудинов долго и упорно ходил в Вёшенский райком партии, в райисполком, в другие организации и просил об одном: чтобы ему выдали советский паспорт. Набойщиков нашел тех работников Вёшенской милиции, которые занимались «делом» Кудинова. «Они говорят, что вообще растерялись, как с ним поступить? Как ему выдать советский паспорт, если его у Кудинова никогда не было? Он не гражданин СССР, а гражданин Болгарии
Помыкался Кудинов в Вёшенской какое-то время, жил у станичников, кто его помнил и приютил («еще старики живы были, никто его не гнал, не преследовал»), — но потом его вызвали в милицию и предложили оформлять визу на возвращение в Болгарию. Кудинов им ответил: «Я не хочу ни в какие Болгарии. Я хочу здесь получить курень, кусок хлеба, и выписать сюда свою Пелагею. Она дочь донского казака, значит здешняя, приедет сюда и никакая Болгария мне не нужна».
И далее разыгралась сцена, о которой Набойщикову рассказал один из офицеров вёшенской милиции, — абсолютно соответствующая характеру Кудинова. В ответ на эти слова, рассказывает Набойщиков, «какой-то идиот <...> ему пропел: “Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех”. И тогда Павел Назарович взял этот графин, который к счастью был пустой, <...> и ударил этого идиота графином по голове».
Только срочный отъезд в Болгарию спас Кудинова от нового судилища.
Эти выразительные жизненные детали абсолютно в характере Кудинова, и они красноречиво говорят о том, насколько сильна была у него любовь к родине, как «малой», так и «большой», — ее не смогли испепелить самые тяжкие испытания, выпавшие на его долю.
Уезжал Кудинов из Вёшенской с чувством горечи. С таким трудом добился поездки в Вёшенскую ради того, чтобы остаться жить на своей родине, но Дон, Россия его не приняла.
