принимая на себя командование.
И отец, и сыновья скрывали свои настоящие чувства ради внешних приличий. Ирландцы не обнимаются и не целуются на людях. Но исполненный гордости взгляд Шеймуса не отрывался от сыновей, идущих по длинному каменному молу. Улыбаясь, как лунатики, Джозеф и Шон приняли свои подарки ко дню рождения. Не стоило и обсуждать, кому достанется какой корабль. Джозеф направился к золотому с голубым, а Шон поднялся на борт черного с серебром, глубоко вздохнув от восхищения и уже всем сердцем отдаваясь этой длинной изящной шхуне, безупречные линии которой предсказывали ее большую скорость.
Шон говорил с ней, будто с женщиной. Корабль подобен любовнице, ревнивой собственнице, готовой повиноваться и хранить верность, если ее любят и правят твердой рукой. Он погладил полированные поручни, лаская ее своим прикосновением, глазами и тихим, задушевным голосом. Шхуна и впрямь была красавицей, отчего его кровь бурлила, а воображение уносило в сияющее будущее, лежащее перед ним в ожидании, когда Шон ухватится за него обеими руками.
К тому времени как повозки, полные Фитцжеральдов, начали прибывать, столы на козлах уже расставили на широких зеленых лужайках, а слуги Грейстоунса бегали галопом, принося еду с огромной кухни.
Появились и другие гости, большинство из которых принадлежали к старинным ирландским фамилиям, а не к новым англо-ирландским кланам. Они привезли с собой скрипачей, и вскоре в воздухе зазвучали музыка и смех.
Эдвард Фитцжеральд нежно улыбнулся своей дочери Кэтлин. Хотя у него и не было сына, носившего его фамилию, его старшая дочь была этого более чем достойна. Она подарила ему двух замечательных внуков на зависть любому мужчине.
— Извините, отец, но вы сможете говорить об измене только полдня, остальное время принадлежит веселью.
Его голубые глаза сверкнули.
— Вот для чего нужны женщины. Всегда найдут повод урезать мужское веселье.
Толпа молодежи окружила Шона и Джозефа, когда они вернулись домой с пристани, и потащила братьев в конюшни, где, как они знали, новорожденных ожидали еще подарки. Когда они появились верхом на лошадях, их родители и дед засияли от радостной гордости.
— Благодарю вас, сэр, он великолепен. Я решил назвать его Люцифером, — обратился Шон к деду, восхищенно поглаживая атласную шею жеребца.
— А вы, дьяволята, уже выбрали имена для ваших шхун? — поинтересовался Шеймус, пытаясь поддразнить их.
Шон подмигнул Джозефу:
— Как иначе могли назвать дьяволята свои корабли, если не «Сера-1» и «Сера-2»?
— Это непочтительно, не говоря уж о том, что вы накликаете неприятности! — отчитала их мать, обожавшая обоих и не желавшая ни на йоту изменить их.
Эмерелд Монтегью была возбуждена больше, чем когда-либо. Еще с тех времен, когда она только научилась говорить, мать забивала ей голову рассказами об Ирландии и ее народе. Сказки на ночь Эмбер выбирала из богатого фольклора своей родины, песни, выученные Эмерелд, были песнями Ирландии, а картины, рожденные словами матери об Изумрудном острове и эксцентричных Фитцжеральдах, заставили девочку жаждать встречи с ними.
Если Эмбер и опечалилась тем, что не сопровождает мужа и детей на праздник, то она отлично потрудилась, чтобы скрыть свои чувства. Эмерелд подозревала, что ее мать похоронила разочарование и эмоции глубоко в душе и сосредоточила все свое внимание на том, чтобы поездка оказалась удачной для ее детей.
С одеждой Джона проблем не возникло. Ему уже исполнилось семнадцать, он считался почти взрослым мужчиной, и его платье шили лучшие портные в Лондоне. Хотя здесь, на Англси, он предпочитал бродить в старых бриджах для верховой езды, его гардеробная ломилась от костюмов, которым позавидовал бы любой денди.
Мать терзалась из-за нарядов Эмерелд.
— Это все платья для маленьких девочек, — причитала та, с ужасом рассматривая содержимое своих шкафов. — Они очень хорошенькие, — спохватилась девушка, надеясь, что не обидела мать, — но мне почти шестнадцать, и я не могу надевать платье и панталоны. Я не хочу, чтобы Шон… то есть Фитцжеральды смеялись надо мной.
Так, значит, она отдала свое сердце Шону О'Тулу! Он наверняка был здесь вместе с Джозефом. Да поможет Господь ее маленькой дочурке, если этот Шон обладает хотя бы сотой долей ирландского обаяния брата!
— Ты совершенно права, дорогая. Там так много женщин из семьи Фитцжеральд, а дамы могут быть очень ехидными. Я хочу, чтобы ты затмила их всех. Тебе придется надеть свой новый бархатный плащ, ведь на корабле будет очень холодно. Но как только ты его снимешь, все должны с завистью уставиться на тебя.
— Да, — выдохнула Эмерелд, женщина до мозга костей, — именно этого мы и хотим.
— А теперь пойдем со мной в мою комнату, просмотрим все мои наряды и выберем, что можно переделать на тебя.
В воскресенье утром Эмерелд впервые в жизни надела шелковые чулки вместо кружевных панталончиков. Мать помогла ей облачиться в зеленое бархатное платье, и девушка забеспокоилась:
— У меня нет корсета, что же мне делать?
Эмбер рассмеялась:
— Дорогая, тебе он совсем не нужен.
— А что делать с этим? — Эмерелд прикрыла руками высоко поднятую грудь.
— Этому сегодня будут завидовать все женщины Ирландии. Поверь мне, я в этом разбираюсь.
Из окна своей комнаты Эмерелд заметила паруса отцовского корабля, приближающегося с востока по Минэй-Стрейт.
— О Господи, — прошептали они обе хором, отлично зная, что Уильяму Монтегью угодить невозможно.
— Предоставь своего отца мне, — сказала Эмбер с нотками твердой решимости в голосе. — Пока корабль не бросил якорь, надо убедиться, что Джонни выдержит испытание. Пригладь-ка еще немного волосы. Может быть, тебе завязать их сзади лентой? — заметила она через плечо, подхватывая юбки и устремляясь в комнату Джона.
Ее сын надел темно-синий очень тонкий камзол, сидевший на нем как влитой. Его желтовато- коричневые кюлоты[5] без единой морщинки облегали бедра, переходя в белоснежные чулки. Он выбрал парчовый жилет цвета тусклого золота, дополняющий наряд.
— Твой шейный платок заставит устыдиться самого принца Уэльского, Джонни. Ты сегодня выглядишь таким взрослым. — Эмбер старалась внушить сыну уверенность в себе, и темно-синий цвет действительно шел ему, решила она, убирая под парик с косичкой выбившийся локон. — Твой отец здесь. Я хочу, чтобы он увидел тебя первого, потому что знаю — сегодня он не найдет никаких недостатков. Стой рядом со мной, пока я подготовлю его к встрече с Эмерелд.
Монтегью один вошел в дом. Он прошелся критическим взглядом по фигуре сына и немного смягчился, увидев, что тот выглядит довольно зрелым. Уильям был также рад видеть послушание жены. Когда он понял, что в последнюю минуту не будет никаких уговоров взять ее с собой, то ощутил приятное волнение от собственной власти. Его глаза откровенно уставились на ее грудь под просторным утренним платьем.
— Когда привезу их обратно, я останусь ночевать дома. Не стоит ждать меня, Эмбер, дорогая, я тебя разбужу.
— Уильям, — мягко начала жена, незаметно подчиняя мужа силе собственной сексуальности, — я хочу, чтобы твоя дочь выглядела сегодня как леди, как английская леди. Я много лет не была в Ирландии, но мне представляется, что молодые женщины все еще одеты в льняные юбки и показывают щиколотки, как это разрешали делать мне. Они не носят привозных шелков или парчи из-за своей неуместной гордости. Они предпочитают лен и шерсть или одежду, изготовленную в Ирландии. Но, когда они увидят Эмерелд в ее
