— Горбатый, я кажется нашел. Смотри, эти накладные указывают, что грузы со станции Волосово направлялись на Бегуницы и здесь они уходили в лес. На этой немецкой карте, между Волосово и Бегуницам в левой стороне дороги, стоит крестик у просеки. Здесь сплошные горки и холмы. По нашей фотокарте, снятой с самолета, просеки уже нет, сплошные массивы обработанной земли, среди лесов. И это, я думаю, вот здесь, у холма.
— Я тоже пришел к такому выводу. Так как, рискнем?
— Рискнем. Выезжаем без палатки. Лопаты берем только железом. Палки срубим там. Встреча в Волосово, на краю поселка.
— Я пошел готовиться. До завтра.
Половина горки была засеяна клевером, на другой рос березовый лес. Мы начали шурф в лесу между берез. Два метра сплошной нетронутой глины.
— Пошли отсюда, — предложил я.
Мы пошли вниз к лесистой подошве холма. Не доходя метров десять до нее, я начинаю снимать дерн. Первые полметра прошли с трудом и я хотел уже бросить, как вдруг пошел песок. Дергаю Горбатого за рукав и мы начинаем остервенело выкидываем грунт. Лопаты одновременно ударились в дерево. Большие бревна показались наружу.
— Нашли, — почему-то шепотом сказал Горбатый.
— Нашли, — как эхо повторил я.
Мы сориентировались относительно направления бревен и помчались к подошве холма. Лопаты мелькали с выброшенной землей. Мы пробивали траншею в холм и вдруг… Лопаты ударились в дерево.
— Бери топор, я оголю два ствола, — скомандовал Горбатый.
Бегу за топором на вершину и обратно. Две лесины оголены уже на метр длинны. Лесины сохранились из-за глины неплохо, несмотря на то, что прошло больше сорока лет, и я потрудился на славу, превратив в щепу древесину. Лаз готов, и первый с фонарем, в него влезает Горбатый.
Большая площадь склада забита ящиками, между ними ровными рядами дорожки. Некоторые из ящиков разбиты, торчат ковры, гобелены, фарфоровая посуда. Вход с другой стороны. Возле него знакомые ящики с оружием и патронами.
Подхожу к большим потемневшим ящикам и пытаюсь лопатой сковырнуть крышку с одного из них.
— Стой, — говорит Горбатый.
Он подходит ко мне с фомкой.
— Нашел в канцелярском столе, у входа. Дай попробую.
Крышка легко отваливается. Скидываю слой стружки и под лучом фонаря зажелтел бугорками янтарь.
— Юрка, это плиты, наверно, из янтарной комнаты.
— Не может быть, они утоплены в Калининграде!
— Ты что, не видишь?
Горбатый приподнимает одну плиту, длинной где-то полтора метра и кладет ее на край ящика. Под следующим слоем стружки появилась другая янтарная плита.
Мы забрасываем плиты в ящик и накидываем крышку. Начинаем взламывать все ящики подряд. Там картины, здесь серебряные сосуды, в другом иконы. Боже мой, теперь мы знаем — это награбленные полковником Альбертом произведения искусств.
Меня трясет за плечо Горбатый.
— Уже много времени, пора уходить.
Мы выползаем на воздух. Солнце висит с боку и до боли режет глаза, несмотря на то, что мы смотрим на свои тени.
— Сходи за завтраком, — просит Горбатый.
Я неторопливо забираюсь на холм, где у первого шурфа брошены наши шмотки и начинаю из рюкзаков вытаскивать завтраки. Мой взгляд скользнул между берез на ближайшие холмы и я замираю… Вдали мелкими точками движется живая цепь.
— Горбатый, — кричу я, скатываясь с холма, — Там менты.
Горбатый бросился наверх. Он вернулся с нашими шмотками и бросил их в темную дырку лаза. Затем сам скрылся там. Через 2 минуты он вернулся, в руках у него был «шмайсер» и рожков 5 за поясом.
— Юрка, зарывай склад. Я попытаюсь их отвлечь. Пробегу леском, вон туда. Как закопаешь — иди на станцию, я потом приду.
— Ты с ума сошел Горбатый. Они будут стрелять.
— Я буду осторожен. Давай, Юрка, время нет.
Горбатый понесся, как лось через лес. Я схватил лопату и с яростью стал закапывать траншею. Через минут пятнадцать в стороне раздалась стрельба. Шум ее усиливался. Еще минут двадцать стреляют, а я уже закончил и выравниваю дерн. Бегу к соседнему шурфу и заваливаю его тоже. Стрельба реже, но она продолжается. Первый шурф тоже замаскирован.
Бегу по лесу к Горбатому. Стрельбы не слышно. Куда-то далеко зашвыриваю мешавшую лопату, бегу и бегу…
Горбатый лежит на животе, на вершине холма. Кругом стреляные гильзы. Поднимаю голову Горбатого.
— Юрка, — тихо говорит он, — Меня убили.
Я сажусь на корточки и кладу голову на колени.
— Что ж ты наделал, Горбатый?
Я глажу его волосы.
— Юрка, — он уже хрипит, — Бросай копать, мы уже давно взрос…
Горбатый затих, а я все глажу и глажу его волосы.
— Руки вверх!
Меня окружает толпа в милицейской форме. Я их не слышу. Я все шепчу: «Горбатый, что ты сделал?»
Николаев монотонно постукивал карандашом по столу.
— Так что теперь будем с вами делать, Самсонов?
— Мне все равно.
— Что вы там делали?
— Зачем вы убили Горбачева?
— Он оказал вооруженное сопротивление.
— Он муху не убьет.
Николае молчит, только стук карандаша отдается в ушах звуком молота по наковальне. После длительной паузы он продолжил.
— Я понял только через пять минут, что Горбачев отвлекал нас от тебя. Но остановить людей было невозможно. И вообще, я считал, что ты с грузом уже на станции и был ужасно поражен, увидев на холме.
— Я пойду домой, Сергей Николаевич.
— Иди, — вдруг согласился он.
Домой не пошел, а поехал к Ольге и выплакал ей всю горечь происшедшего.
— Юра, тебе уже много лет. Зачем и для чего ты рискуешь?
— Горбатый тоже высказал мне эту мысль перед смертью.
— Так что же ты решил?
— Пока ничего.
— Отдай ты им этот склад. Что нам делать с этим антиквариатом, картинами, янтарем и прочей мишурой. Продать никому невозможно. Это не Запад.
— Может ты и права, но Горбатый рисковал из-за этого склада и погиб. Только это мне и не позволяет сдать его.
— Подумай еще, Юра. Все, что вы нашли — это все государственные ценности, за кражу которых,
