полумесяц. После этой небольшой маскировки они, присоединившись к шумной толпе, вошли в город с устрашающего вида крепостными стенами и занзибарскими лучниками у каждой бойницы, с оборонительными рвами, заполненными гадюками и львами.
Ошеломляющее воображение соседствовало с ужасающей нищетой, а белоснежные алебастровые мечети с саманными домами. В узких, как коридоры, улочках, наводненных тараканами, не могли разъехаться две зебу, а огромные крысы бегали по горам мусора и отбросов. Но над головой, в совершенно голубом небе блестели 124 башни Альманзора Великолепного, а дворцы охраняли бородатые ассирийские сфинксы из розового мрамора с увенчанными звездами тиарами.
— Ну, вот мы и в сердце выбранного ею халифата! — вздохнул Меркуриус. — Город готовился к праздникам, которые ознаменуют, — любезно объяснил он, — самую отвратительную резню. На Земле шаха Хуссейна и его родственников вырезал Омар Саад; казалось, что на Анти-Земле события протекали иначе, но результат тот же.
Из пустыни для участия в древнем ритуале приношения жертвы тянулись толпы правоверных; полуголые, они держали в руках факелы и били себя цепями. Некоторые несли с собой детей, которых они приносили в жертву: тот, кто умирает во время этих ритуальных праздников, попадает в рай. Стояла жара. Пропитанная потом одежда липла к телу. Над городом стояло огромное красное облако хамсина; кровь ручьями текла в оросительные каналы.
— Не может быть, — воскликнул Монферрат, — чтобы Земля пережила столь ужасное!
— Пережила, еще в XX веке, — ответил Меркуриус. — В Месопотамии, да и в… других местах.
Неожиданно толпа за ними отпрянула, и послышался ужасный скрип: по улице катилась накрытая холстом тележка. Можно было подумать, что в ней были срубленные стволы деревьев. Верхом на лошадях сидели веселившиеся негры, они горланили песни и размахивали руками.
Распространилась ужасная вонь от завядших цветов, сукровицы и другие отвратительные запахи затхлости.
Не успел Монферрат понять, что происходит, как Меркуриус затянул его под портик и, сорвав подлокотник с его лат, умело сделал ему инъекцию.
— Как я об этом не подумал? — ошеломленный, шептал он. — Страсти и безумие достигли своей вершины, и ей оставалось только спровоцировать войну или что-то в этом роде…
Толпа исчезла, улицы опустели. Посреди дороги лежала полуобнаженная женщина, уткнувшаяся щекой в кучу нечистот. Одна нога ее замерла в движении танцовщицы.
— Но она дышит! — воскликнул Конрад. — Ей необходима помощь!
Он устремился к ней. Фамагуст с неожиданной силой вцепился в его запястье.
— Бесполезно, — сказал он. — Она мертва. Это холера.
Это была холера.
Пустынные улицы, глинобитные лачуги, откуда доносятся стоны. Перед мечетями семьи кочевников ожидали, когда вынесут их умерших родственников. Некоторые прибыли из очень далеких мест. Они держали кули с финиками и мешки, набитые арбузами, которыми они делились между собой, так как общительность находится у араба в крови. По ночам все спали, положив головы на камень, среди крыс и отбросов.
Мертвые тоже спали, их посиневшие тела лежали вдоль стен под мешками, которые служили им саваном. То тут, то там под арками были видны груды смешавшихся конечностей: трупов неизвестных, за которыми должна прийти тележка. Некоторые из них вдруг шевелились, и люди не знали, то ли это живые борются среди трупов, то ли это мертвецы, чьи напряженные мускулы расслабляются.
На земле стоял страшный запах.
Конрад прислонил горячий лоб к стене. Итак, вот он — ее след! Ароматам Сиона она предпочла запах ладана! Она находилась тут; она несла с собой безумство, резню и заразу! Он не пошел бы дальше, если бы Меркуриус (чей тюрбан совершающего хаджж мусульманина творил чудеса: старики падали ниц перед ним, а матери подносили ему для благословения новорожденных) не споткнулся о кого-то, стоявшего на коленях у груды мертвецов. Это был очень старый служитель культа с голубыми глазами, наполненными слезами, который — неслыханное дело в этом Баодаде неверных — носил одежду монаха и крохотные сандалии из пальмовых листьев.
— Брат Бертхольд Шварц! — воскликнул епископ, раскрыв объятия.
— Господин Меркуриус! — как эхо, ответил тот.
Они крепко обнялись.
— Сколько лет! — бормотал отшельник. — И вот вы в Баодаде! Каким недобрым… нет, я хочу сказать, каким добрым ветром вас сюда занесло? Да, на нас обрушилась холера. Заметьте, что мы переживаем ее каждый год, но сегодня она особенно свирепствует! Согласно официальным данным, более сотни умирают за день, а на самом деле больше тысячи… Да смилуется Бог над нами! Я не всесилен, ведь так? Я бегаю по городу… Даю умирающим глоток воды. Иногда мне везет, и я нахожу несчастного, еще живого, которого собираются отправить в костер… Но они умирают… все умирают…
— Но что вы делаете в Баодаде? — воскликнул Меркуриус. — Вы, которого я знал в Сент-Гилдас-сюр- Мозель как процветающего настоятеля монастыря? Вы, наверное, сменили религию?
— Пусть Тау сохранит меня! Нет, меня просто выгнал аббат, который испугался простейшего опыта по алхимии… он едва не поколебал стены его монастыря! Меня нигде не хотели принимать. И тогда…
— Вы перешли на сторону врага?
— Не совсем так, — утверждал меньший брат. — Я отправился в этот край проповедовать евангелие.
— И кого-нибудь обратили в веру Христову?
Монах имел сокрушенный вид:
— По правде говоря, еще никого. Я нахожусь здесь только десять лет. Эти неверные — славные люди, когда на них не давят религиозные вопросы. Я капеллан на галерах, а также алхимик халифа.
— Понимаю, — сказал де Фамагуст. — Я хорошо знал, что эту встречу может послать лишь провидение. Принцессу Зубейду вы знаете?
Брат Бертхольд поклонился:
— Эта почтенная принцесса занимается моими несчастными…
— Хорошо, — сказал Меркуриус. — Вы проведете нас к этой госпоже… Говорят, что эта ночь будет кошмарной.
Они долго шли среди посиневших тел. В водах Тигра отражались звезды. Повозка, в которую складывали трупы умерших, остановилась под арками, и голые негры засуетились, как демоны в лучах факелов. Они цепляли трупы крюками и складывали их, как сухие поленья. Когда у женщин колыхались груди, могильщики разражались громким смехом. Анти-Земля была подобна Земле.
В глухой час этой заполненной дымом ночи Меркуриус успел объяснить Конраду, что он познакомился с братом Бертхольдом двадцать пять лет назад в безымянном местечке на Мозеле, где тот ставил робкие опыты и мечтал об универсальной панацее. Но над Меропой царила глубокая ночь; этих ученых, которых называют колдунами, сжигали на кострах; принцы были, как волки, а простые люди еще хуже. Брат Бертхольд не слушал его, он вытирал пену со рта умирающего.
— Человек, которого вы видите, — говорил прелат, — принадлежал своему веку. Он был женат. Однажды, когда его не было дома, печи взорвались, и его молодую жену обвинили в том, что она — саламандра. Ее бросили в костер, и она сгорела: она была лишь русалкой…
— И он не защитил ее?
— Его заковали в кандалы.
— Я стал монахом, — прошептал брат Бертхольд. — Я молился за нее. Вы думаете, господа, что можно спасти представителя Стихии?
Монферрат ничего не ответил: он до боли сжал зубы.
По душному подземному коридору маленький монах отвел их в крипту мечети Аббасидов. Между приземистыми столбами в пещерах, где покоились останки великого Немрода, сгустились тени. У Конрада вдруг возникло ощущение разрыва измерений.
Шедшая им навстречу девушка немного напоминала Саламандру, только была менее ослепительной и более определенной в соответствии с характеристиками представителей Земли и Огня. Под тройной вуалью
