мечами и копьями.
Воины, усеявшие поле боя, исчислялись не сотнями, а многими тысячами.
Мы встретили англичан. Возможно, они отыскивали своих. Но, скорее всего, просто грабили мертвых. Они жгли костер и кидали в огонь трупы, вонь стояла невыносимая.
Я подошел к ним. Сказал, что Харальд сын Гудини позволил нам забрать своих раненых. Они ответили бранью. Однако нас было больше, и они не решились нас трогать.
Я пытался взять себя в руки. Меня замутило. Ниже по берегу росли кусты, и я кинулся туда. Меня чуть не вырвало на спящего в кустах епископа Тьодольва.
Проснувшись, епископ рассказал, что он нарочно остался на поле боя. Всю ночь он ходил среди умирающих, причащал их и отпускал грехи. Устав, он решил немного поспать.
Олав снова опустил голову.
— Ты слышала вису, которую Тьодольв скальд сын Арнора сказал во время битвы? Перед тем как погиб? — спросил он.
— Нет.
Не поднимая головы, Олав сказал вису:
— Я услышал ее от людей, вернувшихся с битвы. Сперва я рассердился.
Но там, на месте сражения, слова Тьодольва скальда перевернули мне душу. До тех пор я почитал отца выше Господа Бога. Теперь же прославленный Харальд потускнел в моих глазах.
Я вспомнил, как он бывал жесток. И меня охватила ярость, такая ярость, что, кажется, убил бы его, останься он в живых; до меня вдруг дошло, что жестоким он был и по отношению ко мне.
Он погубил тысячи людей у Станфордского моста только ради того, чтобы расширить свои владения.
Мне казалось, что черный ворон, вышитый на его белом стяге, тоже кружил в тот миг над полем брани. Огромный, черный, он хрипло кричал, летая под белыми облаками.
Олав умолк, сжав кулаки.
— Харальд называл свой стяг Опустошителем Стран, — очень тихо вставила Эллисив.
— В конце концов он опустошил собственную страну. Увлек за собой на погибель лучших воинов Норвегии — целое поколение. — Эллисив стало не по себе, хотя прежде битвы и кровь никогда не смущали ее.
Олав кивнул.
— Ты нашел тело отца?
— Нашел. Я велел воинам похоронить его прямо там, под большим деревом.
Эллисив без слов было ясно, почему Олав решил не привозить тело Харальда на родину. Однако мысль, что Харальд лежит в неосвященной земле, огорчала ее.
— Что сказал на это епископ Тьодольв? — спросила она.
— Принял как должное, прочитал заупокойные молитвы. Могли ли мы забрать с собой только одного убитого, оставив других гнить на чужбине? — сказал Олав запальчиво. — Мы старались найти тех, кому еще можно было помочь. Тех, у кого была надежда выжить. Для них мы делали все, что было в наших силах. На щитах или прямо на спине мы перенесли их на корабли. Те, кто оставался на кораблях, теперь пошли с нами. Мы перетаскивали раненых всю ночь и весь следующий день. Смертельно раненных мы добивали. Все лучше, чем оставлять их мучиться.
За два дня я убил больше сотни людей. Теперь никто не скажет, что на моем мече мало крови. Разве не этого хотел отец?
Он поднял голову и хрипло рассмеялся.
Эллисив содрогнулась, увидев его лицо; не сознавая, что делает, она обняла Олава.
Он не пытался высвободиться из ее рук. Его смех перешел в сухие, надрывные рыдания.
Эллисив сидела, обхватив его вздрагивающие плечи.
Ей хотелось заслужить доверие Олава сына Харальда. И она добилась, чего хотела. Но вместе с тем на нее легла тяжесть вины за содеянное Харальдом, вины перед страной, которой он правил, и вины перед человеком — его сыном.
Этот колючий, гордый, уязвимый юноша стал ей вдруг очень близок.
Олав затих, потом вскочил и бросился к двери.
— Подожди! — крикнула Эллисив. — Ты не смеешь покушаться на свою жизнь!
Олав медленно повернулся к ней.
— Как ты догадалась?
— Я не догадалась. Просто мне стало за тебя страшно.
— Почему же, по-твоему, я не смею?
Эллисив вдруг оказалась рядом с ним.
— Потому что я люблю тебя.
Олав вздрогнул. Он робко поднял на нее глаза.
— Ты только говоришь так…
— Мне казалось, ты понял, что я ничего не говорю зря.
Олав не ответил, но уже не порывался уйти. Он медленно вернулся к лавке, сел и заплакал.
Эллисив не решилась отпустить Олава в тот вечер. Берега у острова были высокие и обрывистые, человек, находящийся в отчаянии или в беспамятстве, легко мог оступиться.
Олав покорился ей — он поел по ее просьбе и лег спать на лавке, где Ауд приготовила ему постель.
Он даже уснул, Эллисив слышала его ровное дыхание.
Сама же Эллисив мучилась без сна.
Всю ночь она вертелась с боку на бок, забываясь лишь на короткие мгновения, и снова металась по постели.
В голове путались мысли, воспоминания, разрозненные и бессвязные картины. Даже усилием воли ей не удавалось привести мысли в порядок.
Вот Харальд врывается в ряды англичан у Станфордского моста, держа в каждой руке по мечу. Он был неистов, как берсерк, сказал Олав. Да простит ей Господь, но она гордилась Харальдом.
Вот Олав, лишившийся не только отца, но всего, что имело для него значение.
И опять Харальд. Но уже другой Харальд, из прошлого, Харальд жених. Высокий, статный, веселый, во взгляде у него такое откровенное желание, что Эллисив невольно опускает глаза.
Люди считали, что Харальд суров. Но ведь суровым он был не всегда. Как добр он был к Марии! Снова Олав — в глазах у него отчаяние. И что-то новое в ее собственной душе — мучительное ощущение измены. Но разве она кому-нибудь изменила?
Только под утро Эллисив забылась тяжелым сном.
Проснулась она оттого, что кто-то тронул ее за плечо — страшный сон, в котором реки были окрашены кровью, растаял в спасительном тумане.
Эллисив открыла глаза и увидала Олава. Они были в доме одни.
— А где же Ауд и Ингигерд? — спросила Эллисив.
— Давно ушли. Уже поздно. Я тоже собирался уходить, но не мог уйти, не поговорив с тобой.
Эллисив встала, Олав принес еду, приготовленную для них Ауд.
За завтраком Эллисив поглядывала на Олава. Он был все еще хмурый, хотя от вчерашнего отчаяния уже не осталось и следа.
— Я рано проснулся, — сказал он. Потом добавил:— И долго думал.
— О чем? — спросился Эллисив.
— Больше всего о тебе. Ведь ты любила отца, правда?
— Да.
— Как же ты могла сказать, что любишь меня — ведь я плохо говорил о нем?
