Харальд любил меня больше всех на свете. Что мне было в нем неприятно, так это его коварство и жадность.
Олав ответил не сразу.
— Если тебе нравилась его отвага и воинственность, зачем ты пыталась склонить его к миру?
— Затем, что это по-христиански, а я хотела спасти его душу.
— Ты думаешь, можно быть кроткой валькирией? — недоуменно спросил он. — Вроде мужей в твоей стране, которые умеют и сражаться и плакать?
— А почему бы и нет? Кротость моя всегда была искренней. Я стремилась к Богу. Но оказалось, что все это время во мне жила и валькирия. Мне бы следовало понять это раньше, и без твоей помощи.
— Значит, ты гордишься тем, как отец вел себя у Станфордского моста? — спросил он еле слышно.
— Конечно, — сказала Эллисив. — Одно его мужество чего стоит, как представлю себе — вот он врезается в полчища врагов, словно это дым или ветер. Но после его гибели со мной что-то случилось.
— Что?
— Ты рассказал мне о твоем Станфордском мосте.
— Разве это для тебя что-то значило?
— Значило. И не надо спрашивать — что именно. Не торопи меня, мне надо подумать и разобраться во всем самой.
Олав умолк, через некоторое время Эллисив снова заговорила:
— После твоего рассказа все, что я знала раньше, как будто сплавилось во мне воедино. Словно железо, когда его выплавили из болотной руды и от него отделились все шлаки.
Я, конечно, и раньше знала, что грешно убивать человека, если только он не хочет убить тебя. У Харальда в руках были тысячи человеческих жизней и он готов был заплатить ими за свое величие, а ведь у каждого воина были близкие и родные ему люди.
Я пробовала отговаривать Харальда от походов. Но чем я могла его убедить? Это был напрасный труд. Беда в том, что я, наверное, была бы даже разочарована, если бы мне это удалось.
Ты вот назвал меня валькирией. Но после твоего рассказа о Станфордском мосте я уже никогда ею не буду.
Он поднял голову, и по лицу его скользнула улыбка.
— Вряд ли отец когда-нибудь понимал тебя, он умел сражаться, но не умел плакать.
— Должно быть, не понимал. Но я любила его, и это, по-моему, было для него самым главным. Его мало кто любил.
— А почему он терпел твои упреки и не терпел их от Халльдора?
— Может быть, потому, что я женщина. Это не задевало его самолюбия.
— Наверное, ты права, — сказал он. И неожиданно добавил:— Но ты ошибаешься, если думаешь, что я умею только плакать. Конечно, ради добычи и славы я никогда не пойду в поход. Однако, если кто-нибудь нападет на меня…
Его правая рука лежала на столе ладонью вверх, Эллисив видела на ней мозоли от меча. Олав перехватил ее взгляд.
— Смотришь на мою руку?
— Да. По ней видно, что она не расстается с оружием.
— Я упражняюсь.
— Я знаю.
— Конунг не может править страной только лаской да добрым словом, — сказал он. — Так не правил даже конунг Ярослав, твой отец. Чтобы дать стране мир, нужна сила.
Эллисив не могла отвести взгляд от этой молодой, сильной руки — той, что должна была дать стране мир. Она вдруг схватила эту руку, сжала в своей, приложила к щеке.
Дыхание у Олава стало учащенным.
Прежде чем она опомнилась, он обнял ее и крепко поцеловал в губы.
Со стоном Эллисив прижалась к нему. Наконец она поняла. Вот он, водопад, к которому ее неотвратимо несло.
Руки Олава ласкали ее.
— Елизавета, — шепнул он. — Елизавета.
Она попыталась вырваться из его объятий, ей следовало одуматься. Но он держал ее, и она не могла этому противиться.
— Я не сделаю тебе ничего плохого, — сказал он.
— Что ты хочешь?
— Хочу сказать, что я люблю тебя. Ты должна знать об этом.
Больше Эллисив не сопротивлялась, ее непреодолимо влекло к Олаву. Она невольно ответила на его ласки.
— Ты думаешь о Харальде, — сказал он вдруг.
— Да. Но я думаю и об Олаве, который умеет и сражаться, и плакать.
На другой день Эллисив стояла на корабле конунга, свежий юго-восточный ветер нес ее прочь от Борга. Она еще была оглушена случившимся.
Олав сдержал слово — не сделал ей ничего плохого, как он сам выразился, и, слава Богу, ни на чем не настаивал. Эллисив знала, что не смогла бы отказать ему.
Олав понял это.
И считал, что для них лучше раскрыть душу друг другу. Ведь можно любить, но не давать себе воли, чтобы избежать греха, сказал он. Эллисив сомневалась, что все будет так просто, как казалось Олаву.
Ее терзало чувство вины и сознание нарушенного долга.
Как она могла допустить, чтобы все зашло так далеко, куда она смотрела. И ведь это она первая взяла его руку, Эллисив взглянула на Олава. Он стоял на помосте рядом с кормчим и улыбался ей открыто и бесстрашно.
V. КОНУНГАХЕЛЛА
Возвращение Олава сына Харальда прошло совсем не так, как он думал. Оказалось, нет нужды вести трудные переговоры с Магнусом.
Уже несколько месяцев Магнусу нездоровилось.
В постели он не лежал, но был очень слаб. И казалось, смерть отца и собственная болезнь лишили его мужества. Он согласился на все предложения Олава.
Тогда Олав объехал все побережье, и на тингах в каждом фюльке [39] его объявили конунгом. Потом он отправился в глубь страны и был провозглашен конунгом в Упплёнде.
Уважение Эллисив к Олаву заметно выросло в ту пору.
Она слышала, как Олав говорил на тингах. Он говорил о мире. И в то же время призывал народ строить новые корабли для ополчения. Договор о мире, заключенный его отцом с датским конунгом, терял силу со смертью одного из них. Теперь норвежцы со дня на день могут ожидать нападения Свейна, ведь он, наверное, считает их слишком слабыми, чтобы защитить свою страну. Они должны во всеоружии встретить Свейна и показать ему, что он ошибается.
При этом Олав давал клятву, что никому из норвежцев не придется следовать за ним в поход для захвата чужих земель.
Говорил он, не тратя попусту слов, лишь самое необходимое, и людям, судя по всему, он нравился.
Эллисив видела, что он умеет слушать людей, которые знают законы, он задавал им вопросы. Его всегда сопровождал писец, который записывал все, что Олав хотел запомнить.
Она видела, как осмотрительно выбирал он своих лендрманнов; сперва обязательно выслушивал их на тинге, потом советовался с людьми.
Эллисив как-то похвалила его, и он ответил на это лаской.
Ей казалось, что по их лицам все видно. Но никому и в голову не могло прийти такое, люди замечали только, что Олав очень добр к вдове своего отца.
Однажды ночью она спала в покоях одна, и Олав осмелился прийти к ней.
