Решившись наконец, он зашагал. Внезапно появилось ощущение, что на него глядит с десяток пар глаз. Но он, не останавливаясь, продолжал идти. В дом вошел смело, без колебаний. Сжал кулаки, стиснул зубы, сомкнул рот, будто ждал нападения. Еще в сенях представлял себе, как обрушится на него Ганкина мать, а отец замахнется кочергой. Но Ганка была одна.
— Добрый вечер! — поздоровался он.
Ганка повернулась и от неожиданности на мгновение приоткрыла рот. Оглядев Валента с ног до головы, попятилась.
— Ты пришел убить меня? — спросила она сухими губами.
Только сейчас он осознал, что стоит раздвинув ноги и грозно сжав кулаки. Он расслабился, распрямил пальцы. Улыбнулся.
— Сам себя потом и посадишь или опять выкрутишься?! — вскрикнула она вдруг. — Ну убей меня, убей!
— Ганка! — сказал он спокойно, ласково и шагнул к ней.
— Не-ет! — крикнула она и вытянула вперед руки, словно хотела его остановить. — Нет, нет! — повторяла она.
— Ганка! — начал он снова. — Я пришел повидать тебя. Подумай о нашем ребенке!
— У него нет отца, у него не будет отца! — кричала она возбужденно, сильно сжимая ладонями вздувшийся живот. — Сама его доношу, и выхожу сама… Мой будет, только мой, никто у меня его не отнимет! Никто, никто! — надрывно заплакала она.
— Ганка! — Он снова заговорил с ней.
— Уходи! — взвизгнула она и бросилась к нему. — Уходи, уходи!
Попятившись, он испуганно поглядел на ее лицо, искаженное гневом. Она бы кинулась на него, не скройся он за дверью.
— Ненавижу тебя, ненавижу! — кричала ему вслед.
В сенях он постоял, чуть опомнился. Слышал, как за дверями Ганка горестно всхлипывает, но войти уже не осмелился.
Сунув руку в карман, вытащил сто гульденов и положил их под ведро с водой.
И снова вышел в ночь.
Каждый несчастен по-своему. Валент не умел скулить от отчаяния, не рвал на себе волосы, не раздирал кожу ногтями, не выл, не бился головой об стену. Он лишь шагал и шагал. Вышел впотьмах за околицу, спотыкаясь пошел под звездами проселком и даже не заметил, как двинулся в обратный путь. Он ни о чем не думал, ничего не воображал себе, лишь без устали вышагивал. И хотя немного полегчало, неодолимая печаль в нем оставалась. Тягостное уныние в кровь саднило нутро. Тело, правда, расслабилось, словно ставши легче, отпустила судорога, сводившая мышцы. Но исторгнуть из себя печаль, горе, всхлипы, рыдания и жалость было невмочь.
— Ну и разобрало же тебя! — сказал Валенту Само, когда тот воротился домой. — На, выпей!
Он налил ему сто граммов палинки, не забыл и о себе. Чокнулись, выпили.
— Валент, горемычный ты мой! — причитала мать Ружена, суетясь вокруг сына, грустно клонившего над столом голову.
— Ох и наделал делов, ох и наделал! Поел бы хоть! Поесть тебе надо!
— Не буду, мама!
— Выпей! — предложил опять Само.
После третьей рюмки Валент разговорился.
— Был я у нее!
Мать, Само и Мария удивленно переглянулись, обступили Валента.
— Ну и что? — нетерпеливо спросила мать.
— Ничего! Выставила вон! Видеть не хочет, знать не желает. Ненавидит меня…
— Что ж, так-то оно и лучше! — вздохнула мать и вдруг улыбнулась.
— Налей-ка мне еще! — попросил Валент, подставляя рюмку.
Братья повеселели.
— Петер, поди сюда! — подозвал Само своего десятилетнего сына. Мальчик радостно подбежал. — Представляешь, что надумал! — Само выразительно подмигнул. — Ну-ка, скажи дяде, что ты в голову забрал.
Мальчик сконфузился.
— Часовщиком хочет стать! — выдал его отец.
У мальчика засияло лицо.
— Хочу! — сказал он.
— Мало ли чего хочешь! — нахмурился Само. — А знаешь, какая это незадача часовщиком быть? Нынче часы разве что у священника, учителя, нотара да кой у кого из зажиточных крестьян. Что ж чинить станешь? Горе будешь мыкать всю жизнь!
— Поди сюда! — улыбнулся Валент племяннику. Мальчик прижался к нему. Валент отстегнул от жилета цепочку и вытащил из кармана часы. — Дай-ка руку!
Мальчик протянул ладонь — Валент опустил на нее часы.
— Смотри не сломай, они твои.
Все ахнули, осчастливленный мальчик еще долго держал ладонь открытой. Округлившимися глазами смотрел он на часы, а когда наконец осознал, что они ему подарены, закрыл ладонь и бросился к дяде на шею. Обнял его, поцеловал и тут же побежал в соседнюю горницу. Все дети понеслись за ним. Братья улыбнулись друг другу, чокнулись.
4
Утром Валент простился с матерью, братом, невесткой и детьми и собрался домой. Мать провожала его.
— Загляну к тестю и теще, — сказал Валент. — Может, дадут коляску до станции. А вы-то видитесь, бываете друг у друга?
— После смерти отца никто у нас не показывался.
— А вы?
— Все недосуг было!
Они обменялись взглядами, покивали.
— Помни, сынок! — Мать схватила его за руку. — Хоть ты и ученый, а рано гопать: скажешь гоп, как перескочишь. Держись подальше от политики, для бедняка политика — петля. Делай свое дело честно и добросовестно!
Мать перекрестила его.
Валент обнял ее, поцеловал и пошел. Постаревший Гадерпан пробирал во дворе работников. Чихвостил их почем зря, грозился с работы прогнать, а заметив Валента, сразу притих, словно устыдился.
— Еще вчера тебя ждал.
— Заболтались мы с братом.
— Ну заходи!
— Я ненадолго, — сказал Валент. — От Гермины поклон. Она бы тоже приехала, да доктор запретил. Надо поберечься.
— Срок-то когда? — улыбнулся Гадерпан.
— Вот-вот!
Гадерпан пошел за водкой, а Валентом занялась теща. Он рассказал ей о дочери. Теща нахмурилась.
— А что болтают о тебе и о Ганке, знаешь?
— Знаю!
