задержал взгляд на месяце.
— Что же будет, братец, правду скажи?! — обратился он к месяцу. — Или и тебя придется пристрелить?!
Само улыбнулся, вообразив, как расстрелянный месяц сперва изойдет кровью, а потом закувыркается вниз с неба и упадет в какую-нибудь липтовскую долину… Затрубили вдруг трубы. Забряцало оружие, зацокали лошадиные копыта. Ноги уперлись в стремена, и острия сабель рассекли тишину. Сербы крикнули: «Месяц — это нашей мести первое победное ядро!» Само пронзило видение того, как месяц давит липтовчан, и он в страхе открыл глаза.
Но месяц спокойно скользил по небу и то и дело нырял в редкие облака, словно натягивая праздничную рукавицу. И молчал. Само неотрывно следил за ним. Безмолвие вселенной успокаивало его. Дикие и грозные видения, только что явившиеся ему, внезапно рассеялись. Он вдруг резко передернулся и непроизвольно сжал ладонь, на которую из травы что-то впрыгнуло… Встал и заглянул в кулак, в котором раздувалась холодная осклизлая жаба. Он раскрыл ладонь, и жаба шлепнулась в траву. Само Пиханда понюхал ладонь, сморщился от отвращения и шагнул к воде…
3
И пришла война!
Только мгновенье прикидывалась она незаметной. Пала на людей легонько, почти как манна небесная. Возможно, поэтому ее благословил и священник Доманец пресловутой фразой: «Солдат стреляет, господь бог ядра подает!»
— А ну как он и ваши ядра оторвет? — спросил его Само Пиханда.
— Боже упаси! — ужаснулся священник Доманец.
— Ведь они вам уже без надобности…
— Сын мой злосердый, — вскипел священник, — волосы на теле тебе тоже не надобны, однако ж они есть у тебя! Воля божия неисповедима…
Священник осенил себя крестным знамением и хотел было перекрестить Само, но тот, сплюнув, отвернулся.
То была не манна небесная, ниспосланная на людей. Вместо пищи на зубах заскрипел свинец.
4
Работница ружомберкской бумажной фабрики Мария Радкова крепко обняла и прижала к себе часовщика Петера.
— Что же будет с нами? — простонала она. — Тебе нельзя идти в армию, ни за что!
— Тогда тебе придется хорошенько меня спрятать, — сказал Петер и улыбнулся.
— И спрячу! Под кровать, в погреб, на чердак!
— Везде найдут… Доказчиков и шпиков столько, что и мыши у них на учете!
— Господи, была б у меня волшебная палочка, обратила бы я тебя в невидимку или в Янко Грашко…
— Была бы она, мы б войну заколдовали!
— Дорогой!
— Дорогая!
— Я люблю тебя!
— Я люблю тебя!
Обнявшись, они упали на кровать. Вздохи, которыми в них прорастала любовь, заглушали страх. Тела ощущали друг друга каждой клеточкой. Они плакали от счастья, смеялись от счастья. Они любили друг друга, забывая о себе, о своих руках, ногах, о губах. После долгих мгновений любви, покорившись истоме, они как бы едва отыскивали и узнавали свое собственное существо, хотя и знали его назубок. И слившись в объятии, долго лежали в величавом покое. Когда позже, среди ночи, Петер Пиханда зажег свечку и стал одеваться, Мария со всхлипом кинулась к нему снова.
— Нет сил терять тебя, — шептала она ему в лицо голосом, полным страха и тревоги.
— Я уж постараюсь, моя хорошая! — обещал Петер спокойно, обнял ее и добавил — Если успеем, в ближайшие дни поженимся!
Разгоряченный, он выбежал во влажную летнюю ночь. Оглянулся на маленький окраинный домик, в котором жила Мария с матерью. Вдруг удивленно остановился, прислушался. До него доносился какой-то гул, потом он уловил и пение, говор, крики. Петер Пиханда снова двинулся, с каждым шагом невольно прибавляя ходу. Вскоре он явственно стал различать выкрики, пение и громкие речи. А когда, еле переводя дыхание, выбежал на главную городскую улицу, то ошеломленно попятился и замер. Перед его глазами возникло необычайное зрелище: близилось людское шествие. Торговцы, адвокаты, купцы, студенты и профессора, богатые ремесленники и государственные чиновники держали высоко над головами горящие факелы, а их жены и дочери несли лампионы на длинных тонких палочках. Все пели боевую, патриотическую венгерскую песню, гомонили, визжали, свистели на пальцах… Допев до конца песню, принялись дружно выкрикивать и скандировать: «Да здравствует война! Да здравствует война! Да здравствует война!» В окрестных домах стали постепенно зажигаться окна, какие-то любопытные восторженно махали опьяненному воинственным духом шествию и, вторя ему, выкрикивали: «Да здравствует война!» Петер Пиханда не знал, когда и откуда очутилась в его руках палка. Злость, исподволь накипавшая в нем, вдруг сотрясла его. С криком, диким и пронзительным криком: «Скоты, скоты, скоты!» — Петер бросился вперед и стал палкой сбивать на землю пылающие факелы и зажженные разноцветные лампионы. Словно помешавшись в рассудке, он исступленно выкрикивал: «Скоты! Скоты! Скоты!» Шествие расступилось, женщины и девушки визжали, мужчины, увертываясь от него, отскакивали. Вдруг возле Петера вырос его товарищ — часовщик Вавро Масный и повис на руке, сжимавшей палку.
— Ты что тут куролесишь? — крикнул Вавро ему в самое лицо. — Брось, беги, вот-вот здесь будут жандармы.
— Отпусти руку! — взревел Петер.
— Не пущу!
— Пусти! — Петер рывком освободил руку. — Лучше помоги разогнать эту свору.
— Болван, бежим, пока время есть! — Вавро Масный затравленно огляделся по сторонам.
Но Петер Пиханда снова замахнулся на факелы и лампионы, которые, озорно дразня пламенем, сомкнулись вокруг них. Снова упало наземь несколько факелов, снова разлетелось брызгами несколько лампионов. Но продолжалось это недолго. Петера и Вавро настигли жандармы. Они грубо схватили их — и повели.
— За решетку их! — орали из толпы.
— Это русские шпионы!
— Панслависты, в кутузку их!
— Оскопить их!
Петер Пиханда и Вавро Масный, увлекаемые жандармами, исчезли в темных улочках. Толпа разрасталась, она опять выстроилась в ряды и двинулась. И уже не выкрикивала, а ревела — безбоязненно и дерзко: «Да здравствует война! Да здравствует война! Да здравствует война!..»
5
И война здравствовала!
