– Позволь помочь тебе, дитя мое, – обратился он к ней голосом, в котором слышались жалось и сочувствие.
Но нечто другое вышло ему навстречу из тени прежде, чем он подошел к девочке. Нечто ужасающе черное. И при этом оно отвратительно хихикало.
Его ноздри наполнились вызывающим тошному запахом обгоревшей человеческой плоти. Он замер на месте, все еще держа руки вытянутыми вперед. Он смотрел в это обуглившееся лицо, в эти черные выемки, в которых должны были бы находиться глаза, на этот застывший в кошмарной улыбке провал рта, в котором виднелся лишь маленький бесформенный обуглившийся кусочек языка. Это были те же самые обгоревшие остатки трупа, которые он видел в церкви накануне.
Преподобный Биддлстоун в ужасе опустился на колени. В отчаянии он попытался закричать, позвать на помощь, сделать хоть что-нибудь, чтобы освободиться от того страшного внутреннего напряжения, которое охватило все его существо. Рот его то открывался, то закрывался, но из него вырывались лишь слабые, едва слышные звуки. Он оторвал взгляд от обуглившихся останков и с болью и надеждой посмотрел на девочку. Конечно, она ему поможет, даст ему силы убежать прочь от этого отвратительного существа. Пока она поворачивалась к нему, он увидел, что платье, надетое на ее хрупкое тельце, висело свободно и было, по существу, обгоревшими лохмотьями. В выражении ее лица не было сочувствия, потому что у нее не было лица. Но он слышал ее довольный смех, ее плечи дрожали в радостном возбуждении. Вот только звук исходил от искривленных в насмешливой улыбке губ куклы, лежащей рядом с ней. Ее пластмассовое лицо покоробилось и обгорело, но глаза, большие и круглые, смотрели на него с притягательней силой, а смех маленькой девочки делал ее почта живым существом.
Из темноты закутков стали появляться и другие черные призраки, у некоторых не было ног, и они ползли по полу. Их голоса, звучащие как тихое бормотание, почти шепот, отдавались эхом от каменных стен церкви. Они медленно приближались к нему, двигались по проходам и между скамьями. Их было так много.
Он отпрянул назад, запнулся и упал на бок. Существо, стоявшее на алтаре и находившееся ближе всех к маленькой девочке, подошло к нему и наклонилось. Удушливый запах сгоревшего тела вызвал у викария сильнейший приступ рвоты.
– Ну что, божий человек, ты пришел нас спасти? – Голос был низким, похожим на шипение, слова с трудом проходили через сожженные голосовые связки. Послышавшийся затем смех звучал еще более язвительно и злобно, чем предшествовавшие ему слова.
Викарий попытался уползти прочь от девочки, но и руки, и ноги отказывались ему повиноваться. Призраки сгрудились вокруг, уставились на него, у многих были пустые глазницы. Девочка протолкалась между ними, сжимая куклу, ее глаза стали теперь глазами девочки.
– Это тот? – услышал он чей-то вопрос.
– Нет, – прошептал в ответ другой, – это не он.
Теперь он хорошо рассмотрел их, увидел их искалеченные тела во всех деталях: редкие клочки опаленных волос на голых черепах; выжженные губы в жуткой улыбке открывали почерневшие остатки зубов; руки, на которых не было пальцев; разорванные, развороченные тела, из которых торчали наружу ожившие, извивающиеся внутренности.
– Боже милосердный и всемогущий, помоги мне! – только и смог сдавленным голосом прохрипеть викарий, но затем голос возвысился до крика. – Спаси меня!
Он перевернулся на живот и подтянул под себя колени. Прижавшись лицом к холодному каменному полу, он закрыл руками уши. Жалобно скуля, оставляя на полу влажные следы слез, он пополз, протискиваясь между ногами окруживших его безобразных уродов, медленно продвигаясь вперед, сантиметр за сантиметром. У него не были ни сил, ни мужества подняться на ноги и пройти сквозь них. И все время они глумились над ним, тыкали в него обугленными остатками пальцев, насмехались над его малодушием и трусостью. Их голоса звоном отдавались у него в голове, заполняли собой всю церковь. Крепко зажав ладонями уши и закрыв глаза, он поднял вверх голову, привстал на колени и, обратив лицо к высокому потолку, завопил:
– Не-е-е-т! Нет!
Голоса смолкли. Все замерло. Он медленно открыл глаза и опустил голову. Все они повернулись в сторону двери и уставились на человека, стоявшего у входа.
– Помогите мне, – тихо сказал викарий.
Но его приятель, Ян Филбери, молча, в ужасе смотрел на развернувшуюся перед его глазами картину.
Для констебля Уикхэма это был долгий день, день, когда его нервы были натянуты до самого предела. Он остро чувствовал, как вокруг него нарастает напряжение, как атмосфера в городе становится все более нервозной. Он знал, что в подобных случаях человек бессилен что-либо предпринять, и остается только ждать, когда, достигнув критической точки, напряжение вызовет взрыв каких-то событий, и тогда следует быстро направиться в нужное место и наилучшим образом выполнить нужные действия. Он не знал в точности, каких событий следует ожидать, но надеялся, что они произойдут не во время его дежурства. На этот раз его пребывание на посту длилось дольше обычного, а тревожное состояние, в котором он пребывал, казалось, удлиняло время до бесконечности. Правда, дополнительная плата, которую он за это получит, придется весьма кстати, хотя он, конечно, предпочел бы участвовать в каком-нибудь интересном деле или делать что-либо такое, что потребовало бы от него большей активности. Шагать вокруг поля в течение нескольких недель, караулить эти чертовы обломки, словно они – бог весть какая ценность, это было слишком однообразно и вызывало у него сильное раздражение. Но, слава Богу, приближается конец дежурства, и скоро он будет дома, где его ждут разожженный камин, вкусный ужин и возможность посидеть несколько часов у телека. Это поможет забыть обо всех тяготах нелегкой службы.
И вот, момент, которого он так опасался, настал.
Он вздрогнул, услышав крики о помощи, доносившиеся с противоположного конца поля.
– Ты слышал что-нибудь, Рэй? – спросил он своего напарника, который дежурил неподалеку от него, зорко следя за обстановкой по краям поля.
– Да, Боб, слышал, – ответил тот, включил свой фонарик и стал пробираться к констеблю Уикхэму. – По-моему, кричали вон там, – добавил он и показал в сторону северной части поля.
– Нет, нет, вон в том направлении, – не соглашался с ним Уикхэм, указывая на восток.
Крики послышались снова, и оказалось, что Уикхэм был прав.
– Это там, где живет викарий! Ну, Рэй, давай бежим скорее туда.
Оба полисмена побежали через поле, посвечивая себе фонариками, их башмаки с хрустом взламывали подмерзшую землю.
– Скорее туда, – услышали они чей-то взволнованный крик.
Констебль Уикхэм увидел силуэт человека, показывающего рукой в сторону калитки, ведущей к приходской церкви. Он осветил лицо стоящего лучом своего фонарика и удивился, увидев растерянный взгляд широко открытых глаз.
– Мистер Филбери, не так ли? Что случилось, сэр? – спросил Уикхэм, останавливаясь перед калиткой.
Рэй подбежал следом и тоже остановился, осветив и своим фонариком лицо секретаря городского совета.
– Слава Богу! Я знал, что кто-нибудь дежурит, охраняя эти обломки, – вздохнул с облегчением Филбери, поднимая к глазам руку, чтобы защититься от яркого света. – Это вы, Уикхэм?
– Да, сэр. Констебль Уикхэм. Ну, так что произошло?
Филбери оглянулся через плечо на церковь, и оба помощника посмотрели в том же направлении. Они увидели слабое мерцающее свечение, исходящее из бокового входа в церковь.
– Это преподобный Биддлстоун. Пойдемте, помогите ему, пожалуйста.
Филбери распахнул калитку и пропустил констебля Уикхэма вперед.
– Боюсь, что это случилось снова, – сказал он, следуя за констеблем.
Констебль не стал спрашивать, что случилось снова, потому что они уже подошли к самому входу, и он знал, что вскоре все узнает сам.
Он подеялся на несколько ступенек вверх и остановился в дверях как вкопанный, двое остальных,
