В середине марта 1919 года, накануне VIII съезда РКП (б), левые эсеры преподнесли большевикам крупный сюрприз. В Петрограде прошла волна сильнейших выступлений рабочих. Питерский пролетариат, когда-то нежно баюкавший «колыбель революции», стал с силой ее раскачивать, пытаясь избавиться от выросшего страшного младенца. 10 марта десятитысячное собрание Путиловского завода по инициативе левых эсеров приняло резолюцию при 22 против и 4 воздержавшихся, в которой большевики обвинялись в измене идеям Октябрьской революции, в установлении самодержавия ЦК партии, правящего при помощи террора. В резолюции звучали требования немедленного уничтожения комиссаро-державия и партийной диктатуры, передачи всей власти свободно избранным Советам, «уничтожения чрезвычаек, коммунистических охранок и жандармских отрядов особых назначений (продовольственных, карательных)», свободы слова, печати и т. п.[188] Собрание постановило не приступать к работе до тех пор, пока резолюция не будет опубликована в печати и проведена в жизнь.
После этого рабочий Питер забурлил, путиловцев поддержали коллективы крупнейших заводов. 19 марта в присутствии 4000 человек в Москве на собрании Александровских вагонных и паровозных мастерских Николаевской ж. д, принимается обращение к красноармейцам и матросам с призывом о помощи. «Спасайте питерских рабочих. Больше недели славный Путиловский завод ведет борьбу против большевистских провокаторов, палачей и убийц. Большевистская власть расстреляла общее собрание рабочих Рождественского трамвайного парка. Сотни арестованных путиловцев, сотни арестованных рабочих всех питерских фабрик и заводов томятся в большевистских застенках. Матросы и красноармейцы в рабочих не стреляют, зато пьяные латышские и китайские наймиты, а также большевистские коллективы проливают пролетарскую кровь… На фабриках и заводах — повсюду пулеметы и броневики. Стоит стон и плач жен и детей сотен расстрелянных и арестованных рабочих…»[189]
18–23 марта в Москве проходил съезд пролетарской коммунистической партии, обстановка на нем была далеко не спокойной. Делегаты много дискутировали, у некоторых в голове не совмещалась реальность последних полутора лет с впитанными до Октября идеями и благородными лозунгами революции. Представитель образовавшейся группировки «демократического централизма» И. В. Мгеладзе (Вардин) высказался так:
«Надо сказать прямо, что мы оторвались от масс, разучились с массами открыто и честно разговаривать. Бывали случаи, когда в Москве боялись на митингах открыто поставить вопрос о продовольствии… Поезжайте на московские фабрики и вы увидите, что разных негодяев слушают, а нас нет».
Искоренение бюрократизма, отрыва от масс — вот лозунги децизма, брошенные оратором с трибуны. И далее:
«В общем и целом наш лозунг в области советского строительства должен быть таков: назад к Ленину, к большевистской теории советского строительства»[190].
В более поздние времена призыв «назад к Ленину» воспринимался абсолютно серьезно и не был причиной гомерического хохота, но в 1919 году, когда сам Ленин был у руля и в нескольких шагах от оратора сидел за столом президиума съезда, — это было поразительно. Но так комически иногда проявляется искренняя потребность человеческого разума в идеале.
Сам Ленин на съезде также крупно шагнул «назад» к «ленинской» теории. Он официально объявил о том, что партия берет курс на союз со средним крестьянством. Но курс этот, запечатленный в съездовской резолюции «Об отношении к среднему крестьянству», был так же противоречив и не до конца последователен, как и все сделанное ранее. На съезде делегаты выразили некоторое недоумение в записках, которые они посылали Ленину, провозгласившему: «Не сметь командовать!» крестьянином. Они писали: «Как совместить шаги навстречу среднему крестьянству с практическими шагами Советской власти?» «Как согласовать лозунг добрососедских отношений с мелкобуржуазными элементами и нашу продовольственную политику, которая отражается, конечно, не только на кулацких спинах, но главным образом при нашей теперешней территории на среднем крестьянстве?» [191] Ответов на эти вопросы в материалах съезда не было.
Где-то в бумагах аграрной секции съезда затерялась переданная туда резолюция так называемого Рабочего комитета профессиональных союзов по содействию организации сельского хозяйства, принятая на заседании 16 марта при участии представителей ВЦСПС, всероссийских профсоюзов металлистов, железнодорожников, пищевиков, химиков, Военно-продовольственного бюро и других, в которой единогласно было решено, что, так как «реквизиция дает вообще незначительные результаты сравнительно с нормальной ссыпкой, а при нынешних условиях сохранение ее, являясь уже совершенно излишним и бесцельным, лишь напрасно раздражало бы крестьянское население и понижало бы охоту его к широкой организации посевов, просить СНК немедленно особым актом воспретить впредь реквизицию у крестьян хлеба и совершенно прекратить деятельность реквизиционных отрядов управления продармии Наркомпрода и упразднить их, оставив только рабочие отряды Военпродбюро, основной задачей которых является организация деревни»[192]. Предлагались различные мероприятия по укреплению экономических и политических отношений с крестьянством, в том числе и немедленное материальное стимулирование крестьян к расширению посевов в наступающих весенних работах путем гарантий возмещения его трудовых затрат и пр. Это постановление было передано Бухарину и Ларину для сообщения в ЦК партии и на аграрной секции VIII съезда, но ЦК не счел нужным будировать на съезде этот раз и навсегда решенный вопрос, а председатель аграрной секции А. В. Луначарский самостоятельно не рискнул выступить по этому поводу, несмотря на свои крайне напряженные отношения с Наркомпродом, сложившиеся в бытность наркома просвещения уполномоченным ВЦИК по продовольствию в Костроме.
В марте были вновь повышены твердые цены на хлеб, но политика продовольственной диктатуры с ее отрядами и реквизициями суровым кулаком разбивала в беспорядочную мозаику мероприятия «нового периода экономической политики». Как тогда говорили по поводу крестьянской политики большевиков, правая рука не ведает, что творит левая.
Однако усиление репрессивного аппарата не являлось единственным критерием в оценке политики Наркомпрода. Для понимания причин, определявших развитие политической и экономической ситуации в 1919 году, следует внимательнее отнестись к вводимой Комиссариатом продовольственной разверстке. Вопреки распространенному мнению продразверстка явилась не ужесточением продовольственной диктатуры, а ее смягчением.
Продовольственная политика, точнее сказать продовольственная практика, эпохи военного коммунизма представляет собой весьма многообразное и противоречивое явление. За свою короткую историю она испытала несколько трансформаций в целом, кроме того, приобретая многоликое своеобразие в зависимости от конкретных условий регионов, губерний и даже уездов. Но со временем продовольственная политика принимала все более унифицированный характер, постепенно вливаясь в русло продовольственной диктатуры.
В ее становлении выделяются два основных периода, точнее две формы, в которых находило свое воплощение стремление государства к собственности на продукты крестьянского труда. Под первой формой продовольственной диктатуры мы подразумеваем принципы, установленные декретом ВЦИК от 13 мая 1918 года и сопровождавшими его постановлениями. Декрет объявлял государство полным собственником хлеба в стране, оставляя на руках его производителей только то количество, каковое, по мнению правительства, было достаточно для ведения хозяйства и личного потребления крестьян. Инструментами для осуществления столь всеобъемлющей претензии были избраны нормирование потребления, подворный учет и реквизиции.
Наряду с исключительно негативными политическими результатами, нормирование потребления и подворный учет быстро доказали свою техническую непригодность в условиях борьбы с деревней за хлеб. Это стало одной из причин перехода продовольственной диктатуры в ее вторую, более мягкую форму, известную под названием продовольственной разверстки. Если в первом варианте пытались исходить из
