которое предполагает наличие различных организованных политических сил, в частности, отражающих интересы крестьянства и близких к нему слоев населения. Это не обязательно должна быть «антоновщина», это по плечу и мирной борьбе в Советах, но для этого Советы должны стать форумом организованных политических сил, тесно связанных с интересами всех слоев общества. Таковых условий тогда не было. Поэтому страна в течение 1920 года неуклонно сползала к тяжелому кризису. Победы Наркомпрода над своими противниками в период определения продовольственной политики на 1920/21 год сделали этот кризис неизбежным.
Борьба за НЭП летом 1920 года не получила соответствующего своему значению отражения в исторической литературе. В книге И. А. Юркова «Экономическая политика партии в деревне. 1917–1920» уделено некоторое внимание вопросу о налоге на 2-м Продсовещании, однако полемика на совещании излагается автором прежде всего из тех соображений, что к лету 1920 года время для изменения продовольственной политики еще не наступило, С этим нельзя согласиться. Нельзя согласиться с тем, что час реформ бьет только тогда, когда какие-нибудь антоновцы начинают вспарывать животы представителям власти. Никто, наверное, не будет спорить с тем, что отдельному человеку разум дан для того, чтобы не доводить каждое свое несогласие с миром до смертоубийства. Однако для государства почему-то делается исключение.
Основным доказательством эффективности или несостоятельности политики служат ее результаты. Результат последнего года военного коммунизма — острейший социально-экономический кризис, крестьянские восстания, Кронштадт, отсутствие семян и голод 1921 года. Намеченная на 1920/21 год разверстка фактически сорвалась, не была доведена до конца, ибо с начала февраля 1921 года Наркомпрод был вынужден спешно ее свертывать. Это ли не убедительное доказательство тому, что намеченная весной и летом двадцатого года политика отношений с крестьянством не соответствовала объективным потребностям!
Почему имеют значение именно весна и лето, а не осень или зима? Прежде всего потому, что климатические сезоны пока не приобрели способности приспосабливаться к изданию декретов, наоборот, декреты, чтобы иметь успех, должны опираться на естественно-природные условия, в частности иметь в виду начало сельскохозяйственного года.
Задним числом основным аргументом против замены разверстки налогом в 1920 году выдвигается соображение, что шла война и необходим был хлеб и т. п. (можно подумать, что в голодном 1921 году хлеб был менее необходим). По разверстке 1920/21 года было собрано приблизительно 285 млн. пудов хлеба. Что мешало весной двадцатого года облечь эту цифру или даже предполагаемую разверстку в 440 млн. пудов в форму налога? Тот же Пригожий в 1921 году утверждал, что главное в объявленном налоге не то, что вместо 400 млн. накладывается 240 млн. пудов хлеба. «Я считаю, что вполне спокойно можно было бы оставить налог в 400 с лишком миллионов и он был бы в 10 раз легче выполнен, чем такая же разверстка»[451]. В его словах есть доля истины. Обратим внимание, что темпы выполнения налога в голодном 1921 году оказались почти в два раза выше, чем при прошлогодней разверстке.
В августе 1920 года на объединенном заседании губкома, губисполкома, председателей уисполкомов и уездных продкомиссаров новгородский губпродкомиссар Жилевич, например, открыто признавался: «Вообще о продовольственной работе на местах скажу, что таковая постоянно отстает от жизни, этого нужно избежать, иначе мы провалимся. Сейчас продработа идет толчками. Нам было бы легче провести „налоговую“ систему выкачивания хлеба, этого крестьяне ждут, и это они примут, но это невозможно, потому что тогда бы нам пришлось бы отказаться вовсе от хлебной монополии»[452].
Оказывается, дело не в хлебе, его было бы легче получить путем налога, но мешает призрак капитализма, который ежеминутно возрождает свободная торговля. Путь к налогу стерегло пугало идеологических установок. Но и не только оно. Пример другой, Северо-Двинской губернии показывает, какие еще сложности на своем пути встречала идея новой экономической политики.
Северо-Двинская губерния как потребляющая облагалась сравнительно небольшой разверсткой хлеба, назначенной для внутреннего перераспределения, которую она успешно выполняла все годы и пользовалась некоторой раскованностью в определении своей продовольственной политики. Поэтому не случайно, что эпицентром еретичества в Великом Устюге стал сам губпродком. В начале 1920 года губпродколлегию посетила мысль, что на обязанности продорганов лежит не только забота о возможно большем извлечении хлеба, но и забота об улучшении сельского хозяйства и о поощрении сельского производителя в том, чтобы он ежегодно засевал возможно большее количество земли, а не сеял «по декрету», т. е. столько, чтобы уродилась только норма без излишков[453] .
Посему в апреле она выработала проект новой продовольственной политики, который опирался на циркуляры Наркомпрода о запрещении подворного учета узлишков и о регламентации норм крестьянского потребления. Предлагалось на каждого «едока» (крестьяне, как правило, делили землю по едокам) накладывать определенную натуральную повинность в пользу государства, объявленную губпродкомом до уборки хлеба, а по возможности и до весеннего посева. При этом, если у крестьянина останутся излишки хлеба, то это составит его неотъемлемую собственность и изъятию не подлежит. Таким образом, крестьянин путем товарообмена мог бы улучшить свое экономическое положение и был бы заинтересован в том, чтобы увеличить площадь посева, «ибо чем больше он засеет, тем больше ему останется на свои и своего хозяйства потребности». Затем, по мнению губпродколлегии, такой способ исключал бы возможность отчуждения у производителя всего хлеба без остатка, «какое обстоятельство наблюдается при разверстках, а затем продорганам приходится такого производителя вновь снабжать хлебным пайком, иногда перебрасывая хлеб из отдаленных районов и губерний»[454] .
Так или иначе мы должны признать, что в начале двадцатого года в дремучих северодвинских лесах вполне оформляется идея новой экономической политики. Она не только получила поддержку большинства на губернском продовольственном съезде, но и приобрела могущественных противников. В оппозицию своей коллегии встал сам губпродкомиссар Мишарин. Он настаивал на сохранении подворного учета и отчуждении всех излишков хлеба, чтобы в распоряжении крестьян оставалась только «норма». Вопрос о продовольственной политике обсуждался в конце мая в губкоме партии, где поддержку получила точка зрения губпродкомиссара.
Окончательно судьба северодвинского НЭПа решилась на 4-й губернской партийной конференции, состоявшейся в начале июня. На ее обсуждение были вынесены оба проекта. От коллегии с докладом выступил член губисполкома Быстрицкий. Он напомнил, что кампания прошлого года сопровождалась вместо расслоения деревни значительными недоразумениями между продорганами, с одной стороны, и крестьянами, местными партийными и советскими организациями — с другой. Кроме этого, произошли массовое сокрытие хлеба населением всевозможными способами и вследствие этого порча и потеря его от сгнаивания в земле, в лесу, в снегу, расхищение, умышленное скармливание скоту и т. п. «Но самое главное, принцип отчуждения всего… излишка от каждого индивидуального хозяйства по необыкновенно низким ценам, при существующей общей дороговизне и неимение в распоряжении продорганов эквивалентного количества товаров промышленности — уничтожили совершенно заинтересованность сельского хозяина в повышении урожайности»[455]. Новая продовольственная политика, по идее авторов, должна была парализовать эти негативные последствия.
Множество, делегатов в прениях высказалось в поддержку новой политики, но все же она была отвергнута большинством конференции. За нее проголосовало 47 делегатов, за план Мишарина — 71 делегат. Основных причин тому, думается, было две. Некоторые рассуждали таким образом: «благодаря продовольственной твердой политике т. Мишарина — в настоящее время мы с краюшкой хлеба сидим на бочке с порохом, того самого пороха, который накопился благодаря обостренному отношению с крестьянами, но все же мы с хлебом», мол, не время искать новые пути, а надо идти по проторенному.
Но главную причину консерватизма вскрыл делегат Невзоров. Он заметил, что в защиту Быстрицкого выступают в основном представители хлебного Никольского уезда, а в защиту Мишарина — все остальные уезды. «Все возражения против нового плана… основаны на боязни за новизну его, и что возражают
