— Посейте мне десятину пшеницы, а я вам за это год прослужу.
Стал он служить, начала у него пшеница всходить, стала хозяйская в стрелку идти, а у него уже колосится, хозяйская колосится, а у него уже и поспела.
— Ну, — говорит, — завтра пойду и скошу, вот это мне и будет.
Вдруг набежала в ночи туча, как ударил град, — побило пшеницу. Идет он и плачет.
— Пойду, — говорит, — наймусь в другом месте, может, бог и накормит.
Приходит к другому хозяину:
— Возьмите меня, — говорит, — на год, я у вас послужу хотя бы за того вон плохонького жеребенка.
Стал он служить, стал жеребенок подрастать, и такая из него путная коняка вышла! Вот, думает, дослужу да и поеду. И вдруг прибежали ночью волки и разорвали ее. Плачет он:
— Пойду еще наймусь где-нибудь.
Приходит еще к мужику, а лежал у того мужика на пригорке камень, кто его знает откуда он и взялся, может, никто сроду его и не двигал.
— Наймусь я, — говорит, — к вам за этот вот камень.
Стал он служить, стал тот камень меняться, стали на нем разные цвета появляться, стала одна сторона красная, другая — серебряная, третья — золотая.
— Ну, — говорит, — камень-то уж никуда не денется.
Вот выходит ему завтра срок, но пришел кто-то и стащил камень к чертям!
Плачет он слезно, жалуется, что столько-де прослужил, а ничего ему бог не дает.
— Что ж, — говорят, — если ты такой несчастный, ступай к царю.
Послушался он, пошел к царю. Царь и определил его в дворню.
— Работай, — говорит, — что заставят, а я погляжу, какой ты несчастный.
Видит царь, что ни сделает Данило, то лучше его никто не управится, и говорит ему:
— Что ж ты говоришь, что ты несчастный, а ты что ни сделаешь, то лучше никто не управится. Хочу я тебя наградить.
Взял и насыпал три бочки: в одну золота, в другую — углей, а в третью — песку, и говорит:
— Если угадаешь, где золото, — то быть тебе царем, а где уголь — то кузнецом будешь, а где песок, то и впрямь ты несчастный: дам я тебе коня и оружие и уезжай ты из моего царства прочь.
Вот ходил он, ходил, щупал, щупал…
— Вот, — говорит, — золото!
Разбили, а оно — песок.
— Ну, — говорит царь, — и вправду ты несчастный. Уезжай из моего царства, мне таких не надо.
Дал ему оружие — пику, все доспехи казацкие. Он и поехал. Едет он день, едет второй, — нечего поесть ни ему, ни коню. Едет третий день, видит — стог сена стоит.
— Это, — говорит, — хотя и не мне, а коню будет.
Стал к стогу подъезжать, а он и загорелся. Плачет Данило, и вдруг слышит, кто-то оттуда кричит:
— Спаси меня, а то сгорю!..
— Как же я тебя, — говорит, — спасу, ежели я и подступиться не могу!
— А ты, — говорит, — протяни свою пику, я ухвачусь, а ты и вытащишь.
Подал он туда пику и вытащил такую большущую гадюку. «Вот так-так!» — думает. А она ему и говорит:
— Коль ты меня вытащил, то и домой доставь.
— Как же я тебя доставлю?
— Положи, — говорит, — меня на коня, и куда я буду голову клонить, туда и езжай.
Вот клонит она голову, а он и поворачивает. Ехали-ехали и к такому дворцу подъехали, что любо поглядеть! Слезла она и говорит:
— Обожди тут, а я к тебе скоро выйду, — сказала и полезла под ворота.
Стоял он, стоял, ждал-ждал да и заплакал, а тут и она выходит такой наряженной да красивою, открывает ворота:
— Веди, — говорит, — коня, да закусишь и отдохнешь.
Пошли во двор, а посреди двора две кринички. Зачерпнула она из первой стаканчик воды, поставила, кинула жменю овса.
— Ставь, — говорит, — коня.
«Что оно, — думает, — такое, три дня мы не ели, не пили, а она, словно насмех, жменю овса дала».
Вошли в горницу, а она ему кусочек булочки и стаканчик воды поставила.
«Что ж мне тут есть». Глянул в окно — овес и вода целы, а конь уже наедается. Откусил он кусок булочки, хлебнул воды — уже наедается, а все цело.
— Что, — спрашивает, — наелся?
— Спасибо, уже.
— Ну, так ложись отдыхать.
Подымается он на другой день, а она ему говорит:
— Оставь мне свое оружие, коня и одежду, а я тебе дам свою. Дает ему рубашку и оружие.
— Это, — говорит, — такое оружие, что сколько бы войска ни было, а как махнешь, то какого не достанешь, тот только в живых и останется; а рубашка такая, что как наденешь ее, никто тебя не одолеет; и езжай ты к такому-то трактиру, там тебе объявят, что ихний царь богатыря вызывает, и как поедешь ты к нему, там и женишься, но не сказывай жене до семи лет правды.
Вот попрощались, он и поехал. Подъезжает к трактиру. Его расспрашивают, кто да откуда. Как узнали, что из чужой земли, и говорят ему:
— Напали на нашего царя чужеземцы, не может царь сам отбиться и выкликает богатыря, чтобы царство его защитил, царевну в жены бы взял, а его кормил бы до самой смерти.
Показали ему, куда ехать, он и поехал. Явился к царю:
— Так и так, — говорит, — я могу чужеземцев отбить, дайте мне только двух казаков, если что случится, чтоб известили.
Выехал он с казаками в степь.
— Ложитесь, — говорит, — и спите, а я постерегу.
Только те уснули, бегут чужеземцы.
— Сворачивай! — кричат.
— Нет, — говорит, — сворачивайте вы!
И как начали чужеземцы пулями метать, как начали метать, начисто казаков покрыли. А он как махнет, то только те, кого своим оружием не достал, в живых остались. Отбил, и уж все так радуются; справили свадьбу, сел он на царство и живут себе.
А те чужеземцы и давай к царевне подкапываться:
— Что ж это ты пошла за такого, что никто и не знает, откуда он, а мы как никак, а цари, ты доведайся, чем он орудует, вот мы его и истребим, а тебя заберем.
Она и давай его допытывать.
— Что ж, — говорит, — вся моя сила вот в этих перчатках.
Она их с него сонного и сняла, отдала им. Вот выезжает он на охоту, встретили они его; и давай теми перчатками размахивать, а он как махнул своим оружием — одних побил, а других привел и в темницу посадил. Она опять к нему:
— Да в чем же сила-то ваша?
— Сила моя, — говорит, — вот в этих сапогах.
Она и сапоги с него сняла, выпустила царей из темницы, отдала им сапоги. Выехали они против него, а он опять-таки одних побил, а других захватил и в темницу посадил.
А в третий раз и признался:
— Сила моя, — говорит, — в этом оружии, и рубашка на мне такая, что меня ничто не одолеет.
