представление об окружающей действительности. Он грезил наяву, и ему казалось, что и себя и этот грузовик он видит во сне.
Трейлер, давший ему приют, уже не существовал в реальности, он превратился в некое затерянное в ночи местечко, в пещерку на темной стороне неизвестного спутника земли, и, лежа в ней, он ощутил себя безымянным существом, потерявшим всякое сходство с человеком, неким элементом системы, до которого никому нет дела.
Желтый шар в космосе представлялся ему землей, и то, что проплывало перед его глазами, напоминало ему давний сон, когда люди в цепи шли по миру.
Но теперь было одно отличие: нигде не было видно ни одного человека.
10
Не имея никакого представления, где же он в конце концов приклонит голову, Джой бездумно проводил сентябрьские дни.
Вскоре ему пришлось обратить внимание, что стало заметно холодать, и еще острее перед ним встал вопрос денег. С холодом он еще как-то справлялся, а что же касалось денег, он решил тратить оставшиеся у него семь долларов скрупулезно, как бедная вдова, позволяя себе только самое необходимое и отказывая во всем прочем. Он научился есть по дешевке: автомат выдавал печеные бобы или макароны с сыром всего за двадцать центов, а потом ты мог зайти в супермаркет «Эй энд Пи» и набить кармана изюмом и морковкой за четвертак; яблоки же — равно как груши и персики — можно было просто стащить на Девятой авеню, и, кроме того, существовали еврейские булочники, которые не особенно ревностно смотрели за своими бейгелами и булочками с маком. Тощий от рождения, Джой потерял в весе всего несколько футов, что не особенно было и заметно. Но под глазами начали проступать синеватые тени, а сами глаза, казалось, ушли глубже в провалы черепа, что было результатом тревожных ночных часов в самых неприспособленных местах — в кабинах старых грузовиков, в кинотеатрах или на скамейках вокзала Пенсиль-вания-стейшн, а так же автобусного терминала. Лицо его стало напоминать черты неизменно грустного праведника. Он избегал смотреть на себя в зеркало, ибо в такие минуты испытывал стыд за постигшую неудачу. Но продолжал тщательно ухаживать за собой и выглядел даже более подтянутым, чем обычно. Мыло и бритву он таскал с собой в кармане, равно как и зубную щетку, и использовал туалеты в кафе и салунах. Он регулярно обмывал интимные места тела и почти каждый день находил возможность снять обувь и помыть ноги. Когда его обнаруживали за этими занятиями в туалетных комнатах, Джой скрывал свое смущение, каждым движением, давая понять, что ему жизненно необходимо соблюдать чистоту. Его существование зависело от наличия мыла и воды.
Но так или иначе, он вел совершенно цыганский образ жизни. Большую часть времени он просто бродил по городу — болтался у десятицентовых лавочек, восхищенно глядя на кучи чистых носков и примеряясь спереть парочку из них, или же глазел сквозь витрины парикмахерских, прикидывая, как бы выкроить средства на стрижку. Но почти всегда возникала необходимость в приобретении какой-то мелочи, которая была для него важнее.
Время от времени его посещали мысли о работе, но, не оставляя о себе никакого благоприятного впечатления, быстро покидали голову, в которой родились. Тем не менее Джой проявлял определенный интерес к работе, по-своему тоскуя по ней. Единственным зрелищем, неизменно привлекавшим его внимание во время прогулок, к которому он не терял интереса, был вид других мужчин, занятых делом. Он глазел на процесс приготовления пиццы за окнами ресторанчиков на Бродвее, словно это было некое забавное представление, смысл которого от него ускользал. Чего ради люди работают? Ради денег. На что они их тратят? На пищу, на семью, платят аренду. Предельно просто. Задумавшись над чем-то, он уже почти был готов дать себе ответ, как вдруг в каком-то уголке мозга всплывало нечто важное, от чего он опять впадал в ступор. И не понимая в чем дело, он смутно чувствовал, что где-то забрезжит свет, который рано или поздно определит истинную ценность вещей.
Как-то в одну дождливую ночь, которая убедила его, что пришло время, когда он не может больше быть в одиночестве, Джой позволил себе потратить шестьдесят центов, чтобы обрести крышу над головой, киношку на 43-й стрит. Там крутили научно-фантастическую картину, где несколько человек с Земли очутились на отдаленной планете, которой управлял некий Голос. Голос, шедший ниоткуда. Фильм крутили без перерыва всю ночь, и сквозь дремоту Джой отлично усвоил весь ход действия.
Например, когда Голос время от времени взывал «Земляне! Земляне!», Джой тут же просыпался в полной уверенности, что кто-то окликает его: «Джой Бак! Джой Бак!». Выспавшись, он тем не менее, остался посмотреть фильм, смутно надеясь, что ему все же удастся определить, кому принадлежит голос. Но, конечно, выяснилось, что там не было ничего особенного, кроме какой-то диковинной машины.
Но в этот день, бродя по улицам, он почувствовал, что обрел некий новый интересный взгляд, подсказавший ему, что все люди, включая его самого, — накрепко связаны с земной твердью нашей планеты, из которой вышли и в которую вернутся, но на которой пока живут и работают; так что, когда его внимание привлекало какое-то лицо — например, старухи на улице, бегущего ребенка или ювелира за работой, он неслышно бормотал про себя: «Земляне! Земляне!», и люди во всем их облике, с их чертами лица, с прическами, с руками и ногами представали перед ним в новом облике, родившемся в ту ночь.
Однажды, пребывая в этом состоянии, он наткнулся на самого себя — и испытал искреннее удивление, потому что давно уже не видел себя в зеркале. Это произошло у входа в здание на Восьмой авеню. Длинная личность с вытаращенными глазами, высокая, как пугало, с сумрачным рассеянным взглядом смертельно утомленного охотника, надвигалась на него. Через несколько секунд он, конечно, узнал самого себя, но все же испытал странное желание приостановиться и тихонько окликнуть самого себя «Земляне! Земляне!» Но ничего этого не было нужно; ничего в нем, в сущности, не изменилось: он мог говорить «земляне» сколько ему влезет, но продолжал быть тем, кем он и был.
Он двинулся по 42-й стрит и на углу около банка наткнулся на мистера О'Даниела, который распекал собравшихся вокруг него людей за грех уныния.
— Да, я исколесил эту великую страну вдоль и поперек, — говорил он, размахивая правой рукой и держа в левой американский флаг, — и я увидел, что она поражена угасающим недугом. Я увидел, что улицы, на которых обитает народ, заполнены людьми, погруженными в уныние, — молодыми юношами, женщинами средних лет, девушками и мужчинами всех возрастов, и все они были в сумрачной тоске. И я видел школьные площадки, заполненные играющими детьми. И мои глаза были поражены тем, что предстало перед ними: во взорах детей я видел ростки того же самого греха — уныние уже угнездилось в них, и если его не вырвать с корнем, я говорю, если его не вырвать с корнем, то по сравнению с тем, что ждет этот город, Содом и Гоморра покажутся пикником воскресной школы. Слышите ли вы меня? Говорю вам: да познайте Блаженство!
Джой видел, что мистер О'Даниел всецело поглощен своим благим делом и не собирается никуда исчезать. Подойдя поближе, он успел услышать последние слова:
— Мы — соль земли, но если соль теряет свою крепость, куда она годится? Так сказал Иисус. Вот я и говорю: Иисусе! Помоги нам! Прежде чем уныние унесет всю нашу крепость духа, ничего не оставя от нее!
Джой двинулся дальше, и скоро голос проповедника стал неразличим в других уличных шумах. Повернувшись, чтобы бросить последний взгляд, он заметил, что евангелист, проповедуя, даже не смотрел на собравшихся на тротуаре людей. Взор его был устремлен поверх их голов, словно готовясь встретить пришествие, которое вот-вот должно было состояться. Джою показалось, что этот человек производил весь шум совершенно с другой целью, чем та, которую он провозглашал: он вопил и размахивал флагом, как заблудившийся путник, который хочет привлечь внимание кого-то в отдалении. Но кого? Какой-то женщины? Ребенка? Откуда, по его мнению, они должны были появиться? Из Нью Джерси? С Восьмой авеню? Откуда-то с Запада? Или с неба?
Тем не менее представление было впечатляющим, когда этот степенный искатель истины с дикими глазами отчаяно простирал руки, ожидая посещения чего-то непонятного. Джой невольно поежился. Он
