лишь какая-то детская игра, — сказал Фредрик, снова выпрямившись в кресле.
— Да, я знаю, что результаты этих тестов надо оценивать с осторожностью, и я тоже отношусь к ним не очень серьезно, если они не подтверждают личное впечатление. И не только мое. У многих в муниципалитете сложилось впечатление, что… что ты изменился, Фредрик.
— Сильно?
— Ты не выполняешь договоренности. Ты не перезваниваешь людям, которые звонили тебе по телефону. Ты блокируешь передачу важной информации.
— Я работаю изо всех сил. У меня очень много дел. Каждый вечер я задерживаюсь на работе допоздна.
— Я знаю, Фредрик. Но надо уметь расставлять приоритеты. Ты целый день возишься с двумя практикантами, вместо того чтобы присутствовать на информационном совещании в муниципалитете. Ты не принимаешь ожидающую тебя предпринимательницу и едешь в торговую палату, хотя там в этот день не было никакого совещания. Ты позволяешь себе повышать голос на Марту и других сотрудников. Тебя невозможно найти, а когда это, наконец, удается, ты просто не слушаешь, что тебе говорят. Мне не нужны никакие тесты, чтобы понять, что ты не годишься на должность советника по стратегии развития. Поэтому мы остановились на другой кандидатуре. Мне очень жаль, Фредрик.
— Ты меня увольняешь?
— Не говори глупостей. Естественно, мы найдем для тебя другую должность.
— Какую?
— Посмотрим. Марте, наверное, нужен помощник для составления каталогов фирм, — неуверенно сказал Стуре.
— Марте не нужен помощник. Каталог фирм — это ее любимое детище. Она выходит из себя, когда кто-нибудь без ее помощи начинает в нем рыться. Ты же сам знаешь.
— В следующем году Марта выходит на пенсию, и будет хорошо, если кто-то уже будет знать ее обязанности…
— Я не для того четыре года учился в высшей школе экономики, чтобы печатать адреса в каталоге фирм.
— Хорошо, мы найдем что-нибудь другое. Есть, в конце концов, и другие муниципалитеты. Но я думаю, что тебе в любом случае надо успокоиться, Фредрик. Подумай насчет каталога. Ты сможешь совмещать это и с другими обязанностями.
— Пошел ты… — сказал Фредрик.
Он вышел из кабинета, так хлопнув дверью, что дрогнули стены и задребезжали оконные стекла.
Злая фея
Стоял ноябрьский вечер. Фредрик был дома с детьми, когда раздался звонок в дверь. Паула была в Гётеборге — поехала, чтобы обойти магазины и навестить друзей.
На крыльце стояла Бодиль Молин, в черном блестящем плаще. На голове был высокий тюрбан, в ушах висели сережки размером с добрый браслет. С того вечера в галерее Фредрик изо всех сил избегал встреч с Бодиль.
— Паулы нет дома, она в Гётеборге и вернется только завтра, — холодно сказал он.
— Я знаю, поэтому и зашла. Мне надо поговорить с тобой наедине, Фредрик.
— Нам не о чем говорить, и ты должна это понять.
Но Бодиль уже вошла в прихожую. От такой дерзости Фредрик испугался. Да и во всем облике Бодиль было что-то пугающее: черный плащ, больше похожий на автомобильный кузов, ярко-красные губы, словно вымазанные кровью, а выражение глаз… Да, выражение ее глаз напугало Фредрика больше, чем все остальное, хотя он и не понял пока, что, собственно, сулил этот взгляд. Во всяком случае, ничего хорошего. Абсолютно ничего хорошего.
— Мне надо поговорить с тобой.
— Мне не о чем с тобой говорить.
— Вот как? Мне думается, что есть нечто важное, о чем мы должны поговорить. Ты и я.
— Что же это может быть?
Она искоса посмотрела на него, в глазах ее сверкнул коварный огонек, от которого Фредрика прошиб холодный пот.
— Тебе ничего не пришло в голову?
— Нет.
— У нас будет ребенок, — произнесла Бодиль зловещим шепотом.
Фредрик почувствовал, что ему не хватает воздуха.
— Что ты сказала?
— То, что ты слышал, и, как мне кажется, правильно понял. Я по твоему лицу вижу, что понял. Ты не умеешь скрывать свои чувства, Фредрик, ты плохой игрок в покер.
— Это невозможно!
— Почему же невозможно? Мы занимались незащищенным сексом. От него, бывает, беременеют. Ты бы должен это знать.
— Но…
Она слишком стара, подумал он. Только в самой безумной фантазии можно было себе представить беременную Бодиль Молин.
— Что «но»?
— Ты уверена, что отец — я?
Она холодно улыбнулась. Губная помада блестела, как жирная мазь.
— Вы, мужчины, так предсказуемы, что даже смешно. Сначала: «Этого не может быть!», а потом: «Это не я!»
Он уставил на нее тяжелый взгляд. Черный лаковый плащ, тюрбан, ядовито-красная помада делали ее похожей на ведьму. Беременные женщины так не выглядят. Так выглядят злые феи.
— Ты прошла тест на беременность?
— Конечно.
— Боже мой, — сказал он.
Они продолжали стоять в прихожей. Он не хотел пускать ее в дом.
— Я полагаю, что ты сделаешь аборт?
— Ни за что! Мне сорок два года. Это мой последний шанс родить ребенка. И я хочу им воспользоваться, — упрямо произнесла она.
Фредрик вдруг ощутил какую-то нереальность своего существования, оторванность от красноватых стен, лакированного деревянного пола, комода с мраморной плитой и табуретки с сиденьем, обтянутым красно-белой полосатой льняной тканью. Как будто кто-то обвел перфоратором его контур, и в любой момент его можно выдавить из этой картины. Как детскую игрушку — картонную куклу для одевания.
— Ты говоришь все это серьезно? — шепотом спросил он.
Вопрос был настолько неуместен, что Бодиль не сочла нужным на него отвечать.
Через дверной проем Фредрик заглянул в гостиную. Он как будто посмотрел внутрь игрушечного дома, где текла другая жизнь, где существовал иной, счастливый мир. Фабиан лежал на диване и смотрел телевизор. Оливия сидела на полу и медленно и сосредоточенно рвала на мелкие кусочки газету. Они с Бодиль были словно гости, которых не замечают хозяева.
— Так не пойдет, — сказал он. — У меня уже есть семья. Я не могу иметь с тобой общего ребенка, ты должна это понимать.
— Можно иметь две семьи. В других культурах это допускается. Для мусульман это вообще норма.
— Я не мусульманин, Бодиль. И я не хочу иметь с тобой общего ребенка. Это была бы катастрофа для нашего брака, для Паулы и для меня.
