— Эти деньги — русские деньги.
— Мне кажется, что вы не ошиблись.
— Вы могли бы разменять их в частном банке. Нужно идти так, а потом так. Против королевского почтамта есть частный банк.
Я схватил с прилавка шляпу и бросился к выходу, но малый, улыбаясь, остановил меня словами:
— Я не сказал вам: вы можете разменять. Я сказал: вы могли бы их разменять в том случае, если бы владелец частного банка не уехал бы к своей дочери, родившей вчера, в пять часов дня, мертвую двойню.
— Прекрасно! — ответил я. — Предположим, что владелец частного банка уехал к своей дочери, родившей вчера, в пять часов, мертвую двойню. Но ведь, я думаю, у владельца частного банка есть заместитель, который, в его отсутствие, ведет кредитные операции?
Малому понравилась моя способность точно и определенно выражаться, и он поддержал разговор.
— Вы не ошиблись, — ответил он, — таковой действительно был, но он уже вот восемь месяцев, как умер. Это была его законная жена Амалия, прожившая с ним в супружестве тридцать восемь лет с небольшим. Теперь заместителя у него нет. Вы видите: я один. Я один! — повторил он значительно. — А ведь это Reichsbank, почему же не быть одному в частном банке?
Я чувствовал, что по спине у меня начинают бегать мурашки.
— А других банков здесь нет?
— Нет. Вам придется съездить для размена в Страсбург.
— Но позвольте! Ведь у меня на билет до Страсбурга денег нет!
— Вам разменяет железнодорожный кассир.
— Не меняет!
Малый пожал плечами и ответил:
— Тогда вы, действительно, испытаете некоторое затруднительное положение. Я, со своей стороны, ничего не могу вам рекомендовать, и ничем не могу быть полезным.
Пошел я по улице так, потом так, нашел королевский почтамт, против него —вывеску: «Банк», переправился через дорогу и в самом деле на двери увидел объявление, сделанное от руки, но издали похожее на печатное:
— Geschlossen [3].
...Получилась история — положительно неприятная.
Мимо меня проходили кирпичного цвета немцы с корзинками в руках, — в городе был, верно, базарный день, — многие из них останавливались и читали:
— Geschlossen.
И объясняли мне:
— Вероятно, он уехал в Зинген, к дочери. Она должна вот-вот родить.
«О, Sancta Simplicitas![4] — Со вздохом подумал я. — Они еще не знают, что дочь в пять часов уже родила мертвую двойню».
Посмотрел налево. На меня с грустью косился человек, смутивший когда-то Европу картофелем.
— Что же делать? — на этот раз заговорил мой оптимист.
— А-а-а-а! — злорадствовал первый. — Что? Поехал в Шварцвальд? Посмотрел странные обычаи? А- а-а! А-а-а!
— Черт же его знал, что это такой дикий город, — робко оправдывался второй.
— Дикий город? — не унимался первый, — А-а-а! Дикий город? Посмотрим, как вы будете изворачиваться в этом диком городе!
— Эх! поймать бы за ухо этого задиралу!
Пошел в гостиницу.
— Счет!
— Изволите ехать?
— Да.
— В Зинген?
— Да.
— В час десять?
— Да.
Через некоторое время, которое мне показалось одним мгновением, принесли счет. В итоге стояло 15 марок и какие-то пфенниги.
Вынимаю российскую красную бумажку.
— Это багажная квитанция?
— Это — русские деньги.
— Ах, это русские деньги?
— Да.
Метр с любопытством рассматривает шелковую хрустящую бумажку, рисунок ее, особенно с оборотной стороны, ему, видимо, нравится. По крайней мере, возвращает он ее мне с удовольствием и почтением.
— Получите, пожалуйста, по счету, — говорю я и опять протягиваю ему десятирублевку.
Лицо метра становится несколько изумленным.
— Виноват, сударь, — нерешительно говорит он мне, здесь в ходу немецкие деньги. Я хочу сказать: германские.
— У меня нет германских. Я хотел разменять, но у владельца банка родила дочь, и он уехал в Зинген.
— Ах, уже родила?
— Да. Родила. Мертвую двойню.
— Мертвую двойню?
— Да.
— Извиняюсь, сударь.
И со счетом и с русскими деньгами метр понесся вниз по лестнице.
Я с облегчением вздохнул, стал смотреть на горы и вдруг почувствовал, что они вовсе мне не нравятся.
— Низенькие, приземистые, как плохой забор. Там, за ними, наверное, пасут коров.
Минут через десять я услышал на лестнице тяжелые шаги. Сердце замерло: так не ходят по лестницам люди, разносящие веселые вести!
— Сударь! Хозяйка просит у вас германских денег. А эти деньги нам неизвестны. Стоимость их тоже неизвестна. При том же курс их...
— Уверяю вас: курс русских денег отличный. Если бы у меня были газеты, я бы вам легко показал это.
Метр учтиво, но не без тайного злорадства, поклонился и развел руками.
— Если бы отель был мой, — говорил он мне, — поверьте сударь, вы не испытали бы таких затруднений. Но я служу у людей малокультурных и ничем вам, полезным быть не могу.
«Положительно, в Оффенбурге никто полезным быть не может», — пронеслась у меня в голове мысль.
— Быть может, вы, — говорю я, — как человек культурный, разменяете мне деньги? Возьмите по рублю за марку.
— Сударь! Верьте слову, — и он вынул из жилета оловянные деньги, — вот все, что я имею. Все сбережения я в понедельник отправил своему другу Фрицу, попавшему в беду.
В голосе его и усмешке проскользнули уже явные ноты издевательства.
— Что же мне делать?
О, каким торжеством, каким ярким победным чувством блеснули глаза моего собеседника! Несмотря на двадцатый век, как тонко и неблагородно мстителен может быть человек!
— Вам придется поговорить лично с хозяйкою, — невинным тоном посоветовал мне метр.
