поверьте мне, — не то, что палить по воронам.
— Да, и с завидным хладнокровием, — добавил Да Коста. — Он не забыл о гильзе, несмотря на мое появление.
— Хотел бы я иметь вас в нашей бригаде, отец мой, — сказал Миллер, обращаясь затем к Фитцджеральду: — Продолжайте работу. Я забираю отца Да Косту с собой в город.
Священник посмотрел на часы. Было четверть пополудни.
— Это невозможно, инспектор. В час у меня исповедь. И племянница ждет меня к часу. Она будет беспокоиться.
Как ни странно, Миллер не рассердился.
— Когда вы освободитесь?
— По расписанию — в полвторого, но все зависит, как вы понимаете...
— От числа посетителей?
— Именно.
— Очень хорошо, отец мой. Я заедуза вами в два часа. Это будет удобно?
— Думаю что да.
— Я провожу вас до машины.
Дождь немного стих. Они прошли по аллее между рододендронов. Миллер несколько раз зевнул и протер глаза.
— Вы кажетесь усталым, — сказал отец Да Коста.
— Я не слишком много спал прошлой ночью. Продавец автомобилей с одного из новых участков зарезал кухонным ножом жену, а потом вызвал полицию. Простое дело, без вопросов, но мне пришлось присутствовать. Убийца — это важно. Я лег спать в девять утра, и тут мне звонят насчет нашего маленького происшествия.
— Забавная же у вас жизнь. Что думает по этому поводу ваша жена?
— Ничего. Она умерла в прошлом году.
— Весьма сожалею.
— А я нет. У нее был рак кишечника, — спокойно ответил Миллер, слегка нахмурившись. — Я знаю, что церковь смотрит на такие вещи по-другому.
Священник не нашелся, что ответить, ибо внезапно он отчетливо понял, что на месте Миллера он рассуждал бы примерно так же.
Они дошли до автомобиля, это был старый фургончик «Мини», приткнувшийся возле часовни. Миллер открыл перед ним дверцу. Усевшись за руль, Да Коста спросил:
— Вы рассчитываете его поймать, инспектор? Вы уверены?
— Я обязательно поймаю его, отец мой. Это необходимо, если я рассчитываю с его помощью добраться до того, кто «дергает за ниточки», кто санкционировал это убийство.
— Понимаю. А вы знаете, кто это?
— Готов поспорить на свою пенсию, что да.
Отец Да Коста повернул ключ зажигания и мотор громко затарахтел.
— Однако есть одна вещь, которая беспокоит меня, — сказал он.
— Что именно?
— Человек, которого вы ищите, убийца. Если он убийца-профессионал, как вы говорите, то почему он не убил меня, ведь у него была превосходная возможность?
— Вот именно, — сказал Миллер. — Это меня тоже очень интересует. До скорого, отец мой.
Он отошел в сторону, пока священник отъезжал, и тут из-за угла появился Фитцджеральд.
— Что за человек! — воскликнул он.
— Да... Соберите мне полную информацию о нем. Без четверти два я жду результат, — приказал он молодому полицейскому. — Для вас это не составит труда. — Ведь вы католик, не правда ли, и состоите членом ордена Святого Колумбия, или что-то в этом роде, что сродни Ирландской Республиканской Армии?
— Да вы что, ничего подобного! — возмутился Фитцджеральд.
— Тем лучше. Начните с привратника кладбища, и потом наведите справки в Епархии. Там должны вам помочь. С вами там поговорят.
Он зажег трубку, а Фитцджеральд произнес расстроенным голосом:
— Но, шеф, почему? Почему?
— Потому что в полиции я усвоил еще кое-что: ничего не принимать за чистую монету.
Миллер пошел к своему автомобилю, сел, кивнул шоферу и устроился поудобнее на сиденье. Не успели они выехать на главную улицу, как он погрузился в сон.
Глава четвертая
Исповедь
Анна Да Коста играла на пианино в гостиной дома, когда вошел хозяин. Она развернулась на своем стульчике и тут же поднялась.
— Дядя Майкл! Вы опоздали. Что случилось?
Он поцеловал ее и провел в кресло возле окна.
— Сейчас расскажу. Утром на кладбище убили человека.
Она подняла на него удивленные глаза — прекрасные черные глаза, устремленные в одну точку; на ее лице было выражение недоумения.
— Убили? Не понимаю.
Он сел рядом и взял ее руки в свои.
— Я видел его, Анна. Я был единственным свидетелем.
Он встал и принялся ходить взад-вперед по комнате.
— Я шел через старую часть кладбища. Помнишь, я водил тебя туда в прошлом месяце?
Он в малейших деталях описал случившееся, скорее для себя, чем для нее, потому что ему вдруг стало ясно, что это необходимо сделать.
— И он не убил меня, Анна! Вот что наиболее странно. Никак не пойму. В этом нет ни капли здравого смысла.
Ее охватила дрожь.
— Ах, дядя Майкл, это просто чудо, что вы оказались там!
Она протянула к нему руки, и он взял их, испытывая прилив нежности. Он в очередной раз признался себе, что она — единственное существо, которое он любит на этом свете, а это было великим грехом, ибо любовь священника должна распространяться на всех. Но она была единственным ребенком его умершего брата, с пятнадцати лет сирота.
Пробило час. Он провел рукой по волосам племянницы.
— Мне пора. Я и так опоздал.
— Я сделала бутерброды. Они на кухне.
— Я их съем, когда вернусь. У меня будет немного времени. К двум за мной заедет инспектор Миллер. Он хочет показать мне фотографии, потому что думает, что я смогу узнать человека, которого я видел. Если он появится раньше меня, предложи ему чаю или еще что-нибудь.
Дверь хлопнула. Внезапно все погрузилось в тишину. Она осталась там, где была, сбитая с толку услышанным, неспособная разобраться во всем этом. Она всегда была послушной девочкой и почти ничего не знала о жизни. Детство ее прошло в стенах специализированных школ для слепых. После смерти родителей она попала в консерваторию. А потом дядя Майкл вернулся, и после долгих лет одиночества она снова обрела кого-то, кого смогла полюбить.
Но, как всегда, ее мысли возвратились к музыке. Она принялась нащупывать ноты одной из прелюдий Шопена, но безуспешно. Она удивилась, а потом вспомнила, что играла в церкви на органе; вспомнила незнакомца, заговорившего с ней. Она решила, что оставила свои ноты в стопке органных произведений.
В прихожей она нашла свой плащ и трость, затем вышла из дома.
Дождь пошел с новой силой, когда отец Да Коста торопливо пересек двор и открыл дверцу ризницы. Он надел стихарь, набросил на плечи фиолетовую накидку и направился на исповедь.
