вплетется гром в мелодию воды,одевшей нежно пеленой стекляннойажурные октябрьские сады.Узорны сучья в тишине беззвездной,а там, вдали, сквозь листьев кутерьму,рукою черной, пагубной и грознойнас манит ночь в клубящуюся тьму.
Песня на горной дороге
Чернела ночная дорога,и всполохи молний взрываликромешную темень в Андах,я ехал змеящейся тропкойна жеребце норовистом.Копыта стучали дробно,стеклянно сверкали брызгиразметанных сонных луж,гудели свирепым оркестроммильоны жужжащих мошек…Внезапно на фоне сельвы,задумчивой, темно-синей,взметнулась горстка огнейискрящимся роем осиным.Гостиница! В нетерпеньея лошадь хлыстом ударил,она встрепенулась, и воздухпронзила приветливым ржаньем.А сельва, как будто поняв, в чем дело,ночной концерт оборвалаи словно похолодела.И тут чей-то женский голос,щемящий, чистый и низкий,ко мне долетел внезапноиз этой гостиницы близкой.Женщина пела. Мелодия,медлительная и простая,лилась протяжно, как вздох…Казалось, что этой песненет ни конца, ни края.Дремали колючие горыв ночной тишине горячей,а я все слушал, как льетсянапев безыскусно-бродячий,как будто из жизни другойзвучала та песня простаяИ я натянул поводья,слова разобрать пытаясь.«Мужчины приходят ночью,утром от нас уходят…»Другой, тоже женский голос,сливаясь с первым в дуэт,запел тоскливо и нежно,заканчивая куплет:«Любовь — лишь привал минутныйна темной земной дороге».Затем повторили вместес горечью и тревогой:«Все к нам приходят ночью,утром от нас уходят…»Тогда я спешилсяи отдохнуть прилегна бережке какого-то болотца,а из гостиницы звучала эта песня,томила слух, усталость навалилась,и я, закрыв глаза,уснул, ее напевом убаюкан…С тех пор, кружа по диким тропкам сельвы,я не ищу покоя на привалах,а сплю под звездным и открытым небом —ведь тот напев, щемящий, безыскусный,звучит во мне и память бередит:«Мужчины приходят ночью,утром от нас уходят,любовь — лишь привал минутный
