густым, да и лежал он не так чтобы высоко над землей, однако тут — будто в молоко попал.
Черный лимузин, на который через несколько десятков метров натолкнулся Мезальянц, оказался как нельзя кстати. Откуда он здесь взялся, Иван Иванович не знал, но автомобиль с ключом в зажигании, да еще и с полным баком, и с кондиционером... будет на чем добраться до города.
Однако сесть в машину ему не удалось — из тумана, взревывая на форсаже, вынырнула большая серебристая «ауди» и, оставив на асфальте длинные черные полосы, замерла в паре метров от лимузина. Мезальянцу хватило доли секунды, чтобы оценить ситуацию и поднять руки вверх.
Испанского он не знал, поэтому сразу стал кричать по-английски: «Не стреляйте, я русский, я здесь случайно!» Ребята, что вылезли из автомобиля, имели типичный бандитский вид, и даже если бы у каждого из них не было при себе пистолета, ошибиться Мезальянц не мог — это местные братки. Стрелка у них здесь, что ли?
Братки с некоторым недоумением смотрели на Ивана Ивановича: видимо, ожидали увидеть здесь кого-то другого. Они перебросились несколькими фразами, и один из бандюков отправился осматривать местность. Иван Иванович краем глаза проводил его, а потом снова посмотрел на крепких ребят.
— Правда, шоль, русский? — спросил водитель.
— Правда-правда, — горячо закивал Мезальянц. Разговор завязался, сейчас главное — сократить дистанцию.
— Откуда сам-то?
Иван Иванович был коренным москвичом, однако прекрасно знал, что жители России, краснодарские они или уральские, Москву недолюбливают. А хлопец мог быть и хохлом, поди угадай, что он там себе думает. Поэтому Мезальянц сказал:
— Из Питера.
— А здеся че делаешь?
— Самолет угнал.
— Шо?!
— Честное слово — угнал! Он там, чуть дальше по шоссе. А что за город-то?
Водитель ответил не сразу. Он что-то сказал своим спутникам, те не поверили, засмеялись, водитель ткнул пальцем в Мезальянца.
— Далеко, говоришь, самолет?
— Чуть дальше...
Как бы в подтверждение слов Ивана Ивановича лайнер вновь взревел двигателями и зажег все огни на корпусе и крыльях. Видимо, для того чтобы в тумане случайные автомобили не врезались.
— Ох ты ж яка дура... — не сдержал удивления водитель. — Как ты их уломал в такой туманище приземлиться?
— Знаю методику. А что за город рядом?
— Мадрид.
Окунуться в алебастр, подумал Иван Иванович, хорошо попал.
Бандюк, который ушел осмотреться, вдруг замахал руками и что-то заорал, но из-за рева турбин его не было слышно. Братки рванули к нему все вместе, и в этом была их ошибка.
Едва они проскочили мимо, Иван Иванович провел подсечку последнему из них, который, по иронии, оказался земляком, обезоружил и пристрелил в сердце. Шум двигателей и тут оказался союзником Мезальянцу: выстрела никто не услышал. Иван Иванович запрыгнул в лимузин, завел машину и развернулся на узком пятачке, едва не переехав свежеубиенного бандита.
Тут братки, видимо, опомнились, потому что по кузову, будто градины, застучали пули. Иван Иванович прострелил колеса «ауди» и умчался прочь по шоссе, прочь от города. Скорей всего, экипаж уже связался с местным аэропортом, и к самолету мчатся полицейские, медики, пожарные. Мезальянц усмехнулся — интересно, как выкрутятся бандиты из этой передряги.
Впрочем, нет, неинтересно. Сейчас предстояло вырваться на оперативный простор, исчезнуть с экранов радаров и найти способ связаться с Кассатикетсом.
Под мостом Александра Третьего, прямо в Сене, мылся бомж. Разделся догола — и бултых в воду. Вынырнул, намылился, потерся мочалкой, и снова — бултых. Несколько бомжей недоуменно наблюдали этот ночной стриптиз, но замечаний и шуточек не отвешивали: этот невзрачный бродяга показал себя жестоким уличным бойцом, и связываться с ним никто не хотел. И на пакет его никто не покушался — ну его, психа, за пару шмоток убьет. Видать, прибарахлился где-то, шмоток чистых набрал, решил жизнь сначала начать. Пробуй-пробуй, знаем, чем такие попытки оборачиваются.
Смыв с себя грязь и вонь, бомж вытряхнул из пакета кулек с футболкой, джинсами, носками и кедами. Все было немного поношенное, но чистое.
— Куколка! — сказал преобразившийся бомж самому себе на языке, незнакомом обитателям моста Александра Третьего.
А вот Александр Третий, занеси его судьба в конец двадцатого века под мост его имени, вполне бы понял, что сказал этот невзрачный человек с мокрыми волосами. Потому что говорил человек по-русски.
В маленьком отеле «Шико», на Монмартре, недавний бомж снял комнату на двоих. Отель был недорогой — без кабельного телевидения, без бара, без завтрака, без электронных замков. Здесь было просто чисто и тихо.
Единственное окно, узкое и высокое, выходило на улицу, как раз на ярко-рубиновую неоновую вывеску с двумя непонятными окружностями, напоминавшими надкусанные яблоки, поставленные рядом. Хвостики яблок задорно торчали в разные стороны.
Не то бар, не то магазин. У входа стояли и курили крупные, вызывающе одетые не то продавщицы, не то официантки. Яблоки моргнули два раза и из красных превратились в зеленые. Судя по всему, там было еще открыто, и наш герой решил выпить на сон грядущий.
При ближайшем рассмотрении официантки-продавщицы оказались мужиками с огромными бюстами и выбритыми до синевы мордами. Окуклившийся бомж оторопел и, когда его окликнули по-французски, наобум ответил:
— Шерше ля фам, — и зажмурился, выставив перед собой ключ от своего номера с пластиковой биркой.
Но нахлобучки не получил. Один из странно одетых мужиков открыл дверь и позвал за собой.
Внутри все было похоже на советскую общагу коридорного типа — узкий, длинный, плохо освещенный коридор с казенными дверями, разве что темно-красная ковровая дорожка под ногами приглушала шаги. Мужик проводил гостя до предпоследней двери направо, постучал три раза, открыл и пригласил гостя внутрь, после чего закрыл дверь с той стороны.
Комната мало чем отличалась от гостиничного номера. Разве что здесь была огромная кровать, на краю которой сидел монах в пушистом белом халате, с капюшоном на голове.
— Ой. — Бывший бомж попытался выйти.
Дверь была заперта.
— Здравствуйте, — сказал монах по-русски. Судя по голосу, это была монашка. Молодая и красивая. — Мы уже думали, вы совсем пропали.
— Не дождетесь, — ответил бомж.
— Здесь, — женщина кивнула на большой бумажный конверт, лежащий на другом краю постели, — ваш гонорар. Пять миллионов долларов.
— Купюрами по сто тысяч?
— Конечно же нет. Здесь пластиковая карта. У вас в России не пользуются пластиковыми картами?
— Не все. Я не пользовался.
— Это просто, вы быстро научитесь. В конверте вы найдете адрес элитной клиники, специализирующейся на пластических операциях. Вам изменят лицо, прикус, если будет угодно — даже рост. Наше правительство берет оплату на себя.
— Вам операцию там же делали?
— Да, — серьезно ответила женщина. — Я была кривоногим лысым толстяком, вроде тех, что встретили вас снаружи...
— Извините, — смутился обладатель пяти миллионов. — Я пошутил.
— Я поняла, — кивнула собеседница и продолжила: — Наше правительство высоко оценило ваши услуги, и суммы вознаграждения вам хватит на безбедное существование до конца жизни — если вы грамотно им распорядитесь. Однако я уполномочена сделать вам предложение... Вы опять хотели пошутить?
— Э... нет.
— Сделать вам предложение работать на внешнюю разведку государства Израиль. Вы можете отказаться, и это решение будет принято с уважением и пониманием. Но мы надеемся, что специалист вашего уровня не захочет пребывать в бездействии. Надеемся, двух месяцев на обдумывание вам будет достаточно.
— Я подумаю, — сказал наш герой.
— Подумайте, — кивнула женщина.
— Вы все еще здесь? — спросила она через десять минут тишины.
— Простите?
— Можно идти.
— Уже можно?
— Да.
— Жаль.
Делать было нечего — пришлось уйти. Дверь неведомым образом вновь оказалась открытой, но экстравагантных охранников снаружи уже не было, да и неоновая вывеска погасла.
Бывший бомж, а теперь набоб, вернулся в свой маленький номер и долго разглядывал пластиковый прямоугольничек с магнитной полоской. Отчего-то радости он Мезальянцу не дарил. Внутри было пусто ровно на пять миллионов долларов.
Мне было безумно жалко себя и покинутых мною друзей. Сидя у иллюминатора и ожидая взлета, я думал: может, и впрямь было выходом — встряхнуть землю где надо и навсегда расстаться с обузой, которой меня наградили зловредные назгулы? И стали бы мы с братом отдельными, и летел бы он на все четыре стороны со своей мамашей, а я бы остался здесь, в Микронезии, где мне было так легко и просто.
Говорят, если хиппи и панку дать гранату с выдернутой чекой и показать толпу, хиппи испугается: «Там же люди!» — и выбросит гранату в другую сторону. А панк, наоборот, обрадуется: «Там же люди!» — и постарается попасть в самый центр толпы. По натуре я оказался хиппарем, и слишком гуманистом, вынужден признать. Дедушка с бабушкой постарались: учили прежде думать о других, а о себе — в последнюю очередь. Так и говорили: «Я — последняя буква алфавита». Но в том-то и дело, что сейчас вроде и наступила та самая последняя очередь, а о себе думать я так и не научился. Подумаешь, встряхнул бы старушку Землю, что ей, впервой, что ли? Ежедневно где-то трясет, жертвы, разрушения «и прочий kal», как я прочел в одной толковой книжке про малолетнего бандита. Мне и
