пальцах и задаюсь вопросом, что мне терять.
Свет от экрана заливает лицо Павлова, смягчая его.
— Ну вот. Вам нужно сказать мне, что вы ищете.
— Драгоценность.
— Драгоценность. — Говоря, он нажимает клавиши. — И как мы ее назовем?
— Льюис.
— Льюис. Необычное название для драгоценности.
— Для начала мне нужно получить сведения обо всех, носящих эту фамилию, на острове Сикоку.
— Не проблема. Это необычная фамилия и для японцев. А потом мы поедим. Анна сейчас стряпает. Вы любите окрошку? Я обожаю. Летом сам рву вишни в парке.
— Я даже не знаю, что это такое.
— Тогда я представлю вас друг другу. Окрошка, Кэтрин; Кэтрин, окрошка.
В квартире кухонька и ванная, тесный туалет, две спальни со старыми татами на полу. Окна выходят на рисовое поле, за ним высится фабрика молочной карамели «Могинага». Детям — Александру, Валентину, Елене — год, два и три с половиной, у всех улыбающиеся, будто у русских кукол, личики. Анна высокая, с желтовато-бледным лицом, улыбка у нее приятная, как и у Павлова, правда, более неуверенная, словно ей больше вспоминается. Ни по-английски, ни по-японски она не говорит. За ужином мы разговариваем на ломаном немецком, дети уже уложены спать. Видимо, эти люди беженцы, но не говорят откуда, а я не спрашиваю.
Лучший в Токио компьютер представляет собой портативный аппарат фирмы «Тойота» с дешевым модемом. После свиных котлет и холодного вишневого супа, сладкого кофе и водки идем смотреть, что отыскал Павлов.
— Ничего. — Он пожимает плечами. Настраивает плоский голубой экран. — Но мы использовали только один механизм поиска. Интернет очень широк, как океан, и есть другие способы по нему путешествовать. Над ним, в нем, под ним. Если на Сикоку есть Льюисы, я наверняка смогу их найти. Они могут бежать, но не скрыться. С помощью этого капризного ребенка я проверю все счета, разрешения на работу, регистрационные карточки иностранцев, водительские права, зарегистрированные места на стоянках, переходящие из поколения в поколение закладные. Свидетельства о рождении, свидетельства о смерти. Все документы, какие только есть.
Я отхлебываю сладкой кофейной гущи.
— Может кто-нибудь видеть, что вы делаете?
— Видеть? Нет. — Он возится с блоками, экранами, указателями. — Кто они такие?
— Имена их неизвестны.
Павлов широко открывает глаза.
— В компьютерном мире за деньги можно увидеть все. Эти люди денежные?
— Не знаю. Мне ничего не известно о них.
— Это самые опасные люди. О которых никому ничего не известно.
Он выключает экран. В квартире темно. Она пахнет Россией.
— Мне потребуется какое-то время. Через несколько дней, когда отыщу эти фамилии, я вам позвоню. — Его лицо расплывается в улыбке. — Вы играете в шахматы? Садитесь, садитесь. Сыграем партию.
Ухожу я уже поздно. Павлов вызывается отвезти меня домой, но это далеко, глаза его блестят от выпитого, и, когда я отказываюсь, Анна робко бросает на меня благодарный взгляд. Представляю себе, как мы едем по рисовому полю, утопая в грязи. Последних болотных людей в последней болотной «хонде».
Снаружи теплый воздух пахнет карамелью. С поля доносится кваканье лягушек. Рис убрали, и теперь их меньше. Павлов говорит, что они смеются. Мне эти звуки больше напоминают пение. Прислушиваясь к ним, я иду, направляясь от света из квартирных окон сквозь темноту к промышленному району.
Последняя электричка ждет меня на станции «Вишневый цвет». Сиденья жесткие, с прямыми спинками, и я этим довольна. Не знаю, куда бы заехала, если б заснула, где кончается маршрут электрички. Глаза у меня смыкаются всего лишь раз, ненадолго. В темноте мне кажется, что вагон полон людей.
Я слышу их дыхание. Аслан-таксист сидит рядом с Асланом-официантом. Лейла жмется к Арафу, по- прежнему непонимающе улыбаясь. Здесь Граф, аукционер, рядом с ним японка, ищущая отцовский меч. Хасан с Евой, Р.Ф. фон Глётт и круглолицая хозяйка, руки их лежат на коленях, как у древних богов. Джордж Пайк в туфлях, блестящих, как церковные ступени. Исмет с его глазами эксперта.
Они ждут, чтобы я взглянула на них. Все приведшие меня сюда, даже если не знают об этом, даже если мы никогда не встречались. В потемках разума осознаю, что они похожи на письма Энн — все остались со мной навсегда, хотя я никогда их больше не увижу.
— Говорят, она маленькая, как ребенок. — Так оно и есть.
— Ты видел ее?
— Всего один раз.
— Ну как, Уильям? Волнуешься?
— Нет.
— А ты, Даниил? — Голос Джорджа Лиса в темноте кареты.
1837 год, первый понедельник декабря. Окно закрыто, холод в него не проходит.
— Слегка.
— Отправляясь к королеве, каждый может волноваться. Говорят, первое, что она произнесла по- английски, была фраза: «Отрубить ему голову».
Смех. Огонек спички. Лис пригнулся и раскуривает трубку. В карете, принадлежащей компании, Джордж Лис, Джон Бридж, Уильям Беннет, Даниил Леви. Колено к колену, ранделловские торговцы. Выбранные за свою обаятельность, потеющие во фраках. Бридж в бриджах. Руки Уильяма сжаты одна в другой.
Даниил отвернулся от них. В тесном пространстве он ощущал запах их беспокойства, какой бывает у животных. Окно кареты запотело от дыхания, он протер его и стал смотреть на Лондон в его стихии. Ночью выпал снег. «Пойдет еще», — подумал он, тусклый свет снаружи предвещал снегопад.
Лондон. За четыре года Даниил полюбил этот город. Он никак не ожидал этого, как и не думал, что Залман его возненавидит. Брат терпеть не мог темных месяцев в столице, английских сокращенных слов, написанных на банкнотах обязательств. Получая деньги, Залман брал монеты, словно доверяя только собственной цене вещей. Равнозначности стоимости и красоты. У Ранделла он работал допоздна, после работы говорил мало. Даниил скучал без него. Однажды он проснулся и увидел, что брат сидит на постели, выкрикивая в пустоту ругательства. Не английские, а на их старом языке — еврейские, персидские, арабские. Даниил уже не думал об этом языке как о своем.
Он несколько раз моргнул, и мир за окном вновь вернулся. На Трафальгарской площади возле жаровни у забора, окружающего стройплощадку, толпились рабочие. Даниил вынул очки, надел их. Когда карета свернула на Молл, он увидел впереди Мраморную арку, приземистого часового под заснеженными парковыми деревьями. За аркой высился Букингемский дворец.
— Ребята, внимательно следите за мистером Бриджем. Делайте, как он, и все будет в порядке.
— Брось ты, Джордж.
Свежее Масло, старик в старомодной одежде. С испариной на коже от еще не совсем прошедшей болезни. Держащий ящик с короной, глубокий, как коробка для шляп.
— Увидите, что спина у него на удивление гибкая.
— Право, Джордж, ты меня…
— Уверен, что никто в Лондоне не способен кланяться ниже и чаще, чем мистер Бридж.
Снова смех, резкий от напряженности. Арочные ворота оказались запертыми. И лишь когда карета тронулась снова и булыжник под колесами сменился гладким песком, Даниил почувствовал какое-то беспокойство.
Перед ними высился дворец. Даниил повел взглядом вверх по стенам. Окна были наглухо закрыты шторами. Он подумал: «Мне здесь нечего делать. Это мечта Залмана, не моя. Это мой брат, ювелир, мечтает о дворцах. Он хотел, чтобы мы оба попали во дворец, но я приехал без него. И это вовсе не то, чего я хочу».
Он подался вперед, словно мог оставить позади чувство вины. И внезапно задался вопросом, чего же он
