Барин велел никого не пускать без доклада. Тем более – в часы, когда он занят работой.
Нынешняя работа для Орлова была тяжкой. Он вновь пытался овладеть латынью, причем большей частью – самостоятельно, и постоянно путался во всевозможных основах глаголов, спряжениях и временах. Но кое-какие сдвиги уже имелись. Удалось даже прочитать первую страницу записок, а вот дальше начинался темный лес. Вроде слова понятны, а ожидаемого смысла, того, о чем повествовало предисловие, нет, как не было.
Сколько раз являлась мысль, что как раз-то предисловие было понято неправильно, а дальнейшее – обычный житейский бред, написанный с нарушением правил малограмотным человеком и потому заранее не слишком ясен и уж подавно неинтересен. Очень уж фантастично звучало предисловие, чтобы быть полновесной правдой. Гораздо проще предположить чью-то более позднюю шутку, тем более записки явно писались разными людьми, и тот, кто свел всю пачку бумаг воедино, вполне мог оказаться незаурядным шутником.
Но все равно Орлов старательно прятал книгу от всех и Аполинарию велел под страхом самых разных кар никогда и ни при ком не поминать о ее существовании.
Сейчас штаб-ротмистр тоже торопливо засунул листки под подушку и стал похож на школяра, застигнутого учителем врасплох.
Гость ждать не собирался. Обойти крупного Аполинария было делом почти неосуществимым, зато с некоторым трудом можно было хоть попытаться заглянуть ему через плечо, чтобы быть узнанным хозяином.
– Лопухин! – Орлов увидел маячившего за денщиком сослуживца и приятеля. – Ты?
Юный князь совершил невозможное. Воспользовавшись некоторым замешательством Аполинария, он сумел чуть отодвинуть денщика и, пользуясь своей небольшой комплекцией, протиснуться в кабинет и по совместительству – спальню.
Орлов подхватил стоявший рядом с застеленным диваном костыль и поднялся навстречу.
– Какими судьбами? – отпуская корнета из объятий, спросил хозяин трех снимаемых комнат.
– Отпросился на несколько дней у Ефимовича. Все равно кампания для нашего полка закончена. Со дня на день уходим на зимние квартиры, – сообщил Михайло, оглядывая жилище приятеля.
Комната как комната. Диван, несколько стульев, стол с чернильным прибором и парой исписанных бумаг, небольшой шкаф с посудой, на стене развешаны сабля и несколько пистолетов. Временное жилище, в котором человек коротает дни, даже пытается чем-то заняться, порою ночует, не желая идти в спальню, но не собирается устраиваться здесь капитально.
Хотя… Показалось или нет, но среди застарелого табачного дыма в комнате чувствовался какой-то легкий аромат, свойственный женским духам. Но что тут удивляться? Гусар и монах – две крайности образа жизни.
– Как ты? – спросил гость, усаживаясь на подвернувшийся стул.
– Скучновато, а так – ничего. Обещали не сегодня завтра снять. – Орлов чуть хлопнул по лубку на ноге и крикнул: – Аполинарий! Тащи вино и что-нибудь к нему!
Не требовалось семи пядей во лбу, чтобы предугадать подобное приказание хозяина. Потому и вино появилось на столе раньше, чем Орлов успел договорить.
– Это не город, а сущий Вавилон, – сообщил Александр после первого опорожненного стакана. Он даже не стал переодеваться и так и оставался в домашнем халате. – Район греческий, район молдаванский, район жидовский, еще какие-то. Десятки языков в одном городе, да и городу два десятка лет. Но Ришелье, здешний губернатор, сил прикладывает немерено, и, чую, будет здесь со временем парадиз российский на юге. Только порт зачах, но здесь уж вины герцога нет.
Война прервала сообщение Одессы с остальным миром, и задуманный как порто-франко город в таком качестве не использовался вообще. Зато та же война превратила Одессу в одну из тыловых баз действующей армии, и многочисленным торговцам грех было жаловаться на застой в делах.
– Как в полку? Что у вас нового? – Дела армейские интересовали Орлова гораздо больше личных.
– Вот, – Лопухин извлек лист бумаги явно казенного вида и протянул приятелю. – Только получили. Из- за того и ехал.
Это был именной рескрипт на имя Орлова.
«Ротмистр Орлов! В воздаяние усердной службы Вашей в нынешнюю кампанию с турками, особенно под Батиным, где Вы во главе эскадрона атаковали сильную колонну турецкой кавалерии и совершенно рассеяли ее, жалуем Вас кавалером ордена Святого и Равноапостольного князя Владимира четвертой степени с бантом, знаки коего повелеваем носить в установленном порядке…»
Орлов перечитал рескрипт трижды и лишь потом с долей сомнения посмотрел на собеседника:
– Тут написано – ротмистр. Может, ошибка?
– А ты не знал? – несколько удивился князь. – Тебя же произвели в чин за отличие под Чаушкой. Мезенцеву дали Анну на саблю и штаб-ротмистра. Мадатов теперь подполковник и Георгиевский кавалер. Ефимович получил Золотую шпагу и Анну на шею, – с видимым удовольствием перечислил награды сослуживцев Лопухин.
Получалось, что штаб-ротмистром Орлов проходил меньше месяца, хотя узнал об этом только сейчас.
И сразу потянуло в родной полк так, что хоть срывайся немедленно с места да скачи очертя голову.
– Дядя письмо прислал, – продолжал сообщать новости Лопухин. – Узнал о твоей ране и звал тебя в гости до полного выздоровления. В любое из своих имений на твой выбор. Или в любую из столиц.
– Ты что? – Александр махнул рукой, едва не сбив со стола подвернувшийся стакан. – Мне в полк надо. Поблагодари, конечно, но не могу.
Мелькнул перед глазами образ Полины – вдруг опять с мужем приедут на зиму в Москву? – но сразу исчез перед прочими чувствами.
– Аполинарий! Шампанского тащи!
– Так ведь нету, барин, – степенно ответил появившийся денщик.
– Иди купи хоть бутылку. Нет, пару. А еще лучше – две пары. Только поторапливайся. Повод есть.
Время было даже не обеденное, но велика ли разница, когда начинать? Главное – чтобы рядом был хоть один достойный собутыльник.
Уйти Аполинарий не успел. Он только двинулся прочь, как тут же объявился опять.
– Лекарь пришел, Ляксандр Ляксандрович. Говорит, лубки снимать пора.
– Зови! – радостно провозгласил Орлов.
Ему почему-то показалось, что сразу после снятия гипса можно не то что ходить, но и плясать.
Действительность, как часто случается, разочаровала. Освобожденная из врачебных оков нога показалась Орлову неестественно бледной и до невообразимости худой. Стало не по себе от мысли, что она такой и останется и на всю оставшуюся жизнь он обречен иметь различающиеся по величине конечности. А уж согнуть ногу вообще показалось чем-то страшным, сродни подвигу, настолько Александр успел сродниться с ее выпрямленным положением.
Орлов малодушествовал, оттягивал момент, и только присутствие товарища заставило его взяться за голень обеими руками и при их помощи согнуть ногу. А уж о том, чтобы свободно двигаться, не шло и речи.
– Всему свое время, – философски изрек лекарь. – Потихоньку расходится, а пока – с палочкой…
Но колено уже работало, и с каждым сгибанием и выпрямлением Орлов чувствовал себя увереннее.
– Аполинарий! Шампанское где?
– Так еще не ходил, барин. Вдруг бы помощь понадобилась?
– Кому, дурак? Ты что – медикус? Кому говорят – ступай! И чтобы одна нога здесь – другая там. Ну!
Аполинария как ветром сдуло. Истинный слуга всегда разбирается в барине едва ли не лучше, чем тот сам, и порою может позволить себе почти любую вольность. Но только не тогда, когда слышит подобный тон.
Да и можно понять Александра. Столько поводов сразу – и как тут их не отметить! Или не гусар?…
Год 201…
– Ты еще не уехал? – Рустам с подчеркнутым удивлением посмотрел на ближайшего помощника.
