- Вспомни что-нибудь.
- Года три назад на дискотеке парнишку убили. Мы с ребятами подсуетились и за пару дней убийцу взяли. И нож отыскали, и признался он. Вдруг приходит мать с такой заявой: мол, она видела сон и теперь знает, кто убил сына. Я с улыбкой объясняю, что мы тоже знаем и убийца в камере. А женщина вдруг бросает: вы не того взяли. Ну, мы понимаем состояние психики потерпевшей, ей всякое может присниться. А все-таки в душу мне запало. Стал копаться… И верно, не наш убил, а тот, кого мать видела во сне. Как объяснить?
- Так ведь и прозорливость Амалии Карловны не объяснить.
В принципе необъяснимо или мы не можем объяснить? Гаданье некоторых цыганок потрясает, но психологи убеждены, что всю информацию человек носит на своем лице и одежде. Опытный умный врач поставит диагноз без анализов. Библиофил по страничке текста назовет имя автора. Толковый механик по шуму двигателя скажет, что надо заменить. Что люди? Крысы бегут с тонущего корабля, змеи перед землетрясением уползают из своих нор…
Все понятно, кроме одного: как Амалия Карловна узнала, что труп Дериземли лежит в речке под запонью?
Мы легли спать. Перед сном я привык хоть на полчасика погрузиться в чтение, но свет помешает майору. Впрочем, нанырявшись, он уснул мгновенно.
Я же наоборот. Осмотр тела и разговоры о мистике меня взбодрили. Я лежал в темноте, а мысли, воспользовавшись этим, лезли в голову, как пчелы в улей - жужжащие, ядовитые. Их надо отринуть - иначе не усну. Можно включить транзистор, но спокойнее лежать и слушать деревню…
Где-то промычала корова. По крыше почти бесшумно прошла кошка. Какая-то крупная птица застучала крыльями, будто ковер выбивала. В избе деда Никифора упало, видимо, с печки жестяное ведро. Далеко и бессмысленно вскрикнул пьяный. Комары ныли, как электробритвы.
В доме было светло - луна уложила на полу два четких оконных прямоугольника. Я смотрел на них, пытаясь прочесть загадочные письмена, вычерченные углисто-черными тончайшими линиями - тень от сухой ветки черемухи. Я прочел бы, потому что фантазия бессонницы…
В рисунок на полу, как в открытый чертеж, плеснули тушь - что-то круглое и бесформенное поплыло на стройность линий. Откуда и что… Я смотрел, ожидая, что это уплывет. Но оно уже загородило половину света оконного прямоугольника…
Я вскочил и подбежал к окну. Мои движения сковало внезапное бессилье…
Прижавшись к стеклу, на меня смотрело нечто. Небольшие глазки впились буроватым нечеловеческим взглядом. Кроваво-красные, оттянутые вниз веки казались вывороченными. Серая кожа повисла складкой…
Превозмогая тяжесть в ногах, я прыгнул к изголовью, дрожащей рукой достал из портфеля пистолет и подкрался к окну…
За стеклом никого не было.
Над моим ухом зевнул майор, который тоже встал:
- Сергей, чего?
- Не знаю.
- Оружие-то зачем?
- Под окном стояло…
- Кто?
- Не то чудовище, не то урод…
Петр в секунду оделся и пошел. Я поспешил за ним, не одеваясь, с пистолетом. Около избы никого не было. Ночь и тишина. Мы подошли к окну. В этом месте почва была вскопана: видимо, дед Никифор намеревался посадить какой-нибудь вьюнок. Майор включил сильный фонарь и лучом начал шарить по рыхлоте. Да что там увидишь? Майор увидел:
- Глянь, след. И еще два.
- Какие-то блямбы, - усомнился я.
Но в блямбах проглядывалась закономерность. Рубчатость… Каблук… Четыре мелкие звездочки по краям и пятая, крупная, в центре… Тот самый, с которого я снял гипсовый слепок на звероферме.
- Ходит-таки Анчутка, - повторил майор слова, которые сказал тогда на ферме.
А я вспомнил слова Амалии Карловны о Лешем, Митьке Ольшанине, живущем у леса.
20
Следующее утро мы расписали так: я иду к Лешему, майор ищет чудище. Не может быть, чтобы о такой твари в поселке ничего не знали. Дед Никифор знал: кантовался в поселке Борька-вымя с мордой, походившей на коровье вымя, который любил пугнуть ночью людей в окно, да помер - бык его забодал за оскорбление коров своим лицом.
Вышло не совсем по расписанному…
Следователь прокуратуры независим не только процессуально, но и административно: в сущности, надо мной лишь начальник следственного отдела да надзирающий прокурор, которых я чаще тревожу, чем они меня. Над майором начальства больше: утром его вызвали в Управление уголовного розыска. Ну, а я пошел искать «лешего».
Тот конец деревни… Но она круглая и «тех концов» у нее много. Я шел, огибая поселок по его окраинам: тропинки, картофельные поля, овражки, дороги, пруды… Вот и сосновая рощица. Дед Никифор объяснил, что дом Митьки меж этой рощицей и поселком.
Хорошо там, где нас нет… Господи, как много мест, где нас нет, а там хорошо. Сосны с молодыми, словно отштампованными из жесткой зелени шишками, похожими на крохотные ананасики… Папоротники-веера, вырезанные из желтой папиросной бумаги… Бордовые коврики гвоздики… Кусты, увешанные белыми прозрачными бородами пуха…
Но никакого дома не было, если не считать длинного бревенчатого сарая, темного от времени. Видимо, для дров или для сена. И непонятно, зачем его обнесли сетчатой изгородью. Я полагал, что вторая длинная стена тоже глухобревенчатая, но в ней желтели три даже веселеньких окошка. Одно было распахнуто. Я открыл калитку, подошел, привстал на цыпочки, заглянул и отшатнулся…
Красные жгучие глазки, оттянутые кровавые веки… Кожа висит складками… Неестественное, неземное…
Я сделал шаг назад, судорожно нашаривая замочек на портфеле - там лежал пистолет…
- Мастино неаполитано, - спокойно прозвучало над моим ухом.
- Кто?
- Моя собака. Добрейшее существо.
Парень, сказавший это, открыл дверь. Добрейшее существо, оно же чудище, выскочило из дома, подбежало ко мне, встало на задние лапы, передние положило на плечи и лизнуло очки. Я ослеп. Хозяин увел собаку в дом, оставив меня протирать стекла и приходить в себя.
К неожиданным встречам я привык. В одной квартире мне на голову с антресолей прыгнула кошка, смахнув очки в ведро с помоями. Картинка: следователь прокуратуры в мутной жиже шарит рукой…
- Гражданин Ольшанин?
- Да.
- Следователь прокуратуры Рябинин. Нужно с вами поговорить.
- Проходите в дом.
Не поговорить, а допросить. Я пошел, недоумевая, что бревенчатый сарай он зовёт домом. И я ошибся: не для дров, не для сена, а для трав, которые сушились на лавках, на шестах, на верёвках… Неужели он здесь спит? Задохнуться можно от сладости и аромата. И я спросил:
- Травки для чего?
