— Еще в 1492 году, когда евреи бежали из Испании, польский король предложил им обосноваться в Польше. Было сказано, что при определенных условиях они смогут здесь придерживаться своей религии, открывать свои школы, библиотеки и вообще пользоваться привилегиями. А условия были такие. Во-первых, евреи должны были стать королевскими собирателями податей и налогов. Во-вторых, они должны были стать хранителями ключей от православных храмов Восточной Польши и открывать эти храмы только для крещений и отпеваний. Но кто любит сборщиков податей, тем более иностранцев? И в 1648 году, когда Богдан Хмельницкий поднял в тех краях восстание, вырезали десятки, а то и сотни тысяч евреев, были уничтожены школы и библиотеки со множеством уникальных томов… Так что Познер — это всего лишь еврей из Познани. И ничего более.
Кто же я?.. Какой-то человек, уже не помню кто, поразительно точно отметил, что мы той национальности, какой себя чувствуем. И когда я говорю, что я не русский, это означает только то, что я не чувствую себя русским. Как не чувствую себя немцем, голландцем, норвежцем и евреем в том числе. Что с этим поделать? Вообще-то мне проще рассказать, кто такой американец или француз. Помню, как я впервые оказался в Риме. Август, жара, все разъехались по отпускам, в городе тишина, и только цикады поют. Спустился к Форуму, брожу по этим руинам, где когда-то ходили Цезарь и Тиберий, и вдруг чувствую, у меня как мороз по коже: вот оно мое, вот они мои европейские корни! Это очень сильное чувство. А вот когда я был в Иерусалиме и стоял у Стены Плача… Конечно, тоже мощная штука, но ощущения, будто это истоки, даже близко не было.
— А вот он по убеждениям был красным и работал на советскую разведку.
— Ну, об этой стороне его жизни я узнал не сразу. А увидел первый раз отца, когда мне было уже пять лет. Это случилось в Коннектикуте, недалеко от Нью-Йорка, на даче у маминых друзей, где мы жили летом. Был субботний день, я играл на чердаке с лодкой, к которой была привязана веревка, и никак не мог справиться с узлом. Тут появилась мама и сказала, что внизу находится один мужчина, который очень хорошо умеет развязывать узлы. Я спустился. Действительно, сидит худощавый мужчина с такими желтовато- зеленоватыми глазами и с любопытством смотрит на меня. Будучи воспитанным мальчиком, я сказал: «Добрый день».
— На чистом английском языке. А он говорил с некоторым акцентом. Но узел, с которым я не смог справиться, развязал. Причем так легко, что у меня возникли сомнения в своей полноценности. Вот такое неожиданное детское ощущение… И тогда мама сказала, что этот гражданин мой отец.
— Более чем приличным! Но очень сложным и, на мой взгляд, трагичным. В домашней жизни папа был человеком авторитарным — перенес на нашу семью атмосферу семьи, в которой вырос и где всем командовала его мать. Я восстал против такого домашнего деспотизма, и долго наши отношения с отцом оставались сложными. Что, впрочем, не мешало мне его любить.
Мама была полной противоположностью отца. Она была настоящей француженкой, причем происхождением из высокой буржуазии. Она любила папу и обожала своих детей — меня и младшего брата Павлика, который родился в 1945 году. Тем не менее поначалу отец не хотел связывать себя семьей, и, когда мне было всего три месяца, мама увезла меня из Франции в Америку. Она ждала его пять лет без всякой надежды. И он, судя по всему, так ничего и не предпринял бы. Моя бабушка, умирая, настояла, чтобы он женился на матери…
— Трудно объяснить... Например, настоящая француженка никогда не позволит непочтительного отношения к себе. Во Франции принято так: мальчик встает, когда в комнату входит взрослый, а мужчина обязательно поднимется со своего места, если входит женщина. И по-другому просто невозможно. Все происходит автоматически. Впрочем, это общие каноны. Есть и другие моменты.
Например, отношение к детям. Материнская любовь по-французски очень сдержанная: мама скорее сама подставит щечку, чтобы ты ее поцеловал, и редко когда поцелует тебя первой. Объятия — тоже большая редкость, особенно в высоких буржуазных кругах. Все держатся друг от друга на некотором расстоянии, считается, будто в бурном проявлении эмоций есть что-то неприличное… И еще. Во французских семьях детям с раннего возраста прививается умение радоваться сегодняшнему дню, здесь и сейчас, потому что неизвестно, что будет завтра. Или другое национальное правило: умей найти выход из любой ситуации!
— Мама всю жизнь любила только отца. Отец же у меня был очень обаятельный, такой шарман… Думаю, он многократно изменял матери. Я же очень переживал, и это была одна из причин моих непростых отношений с отцом.
Когда мне уже было около тридцати, я высказался по поводу его романа с одной женщиной. До отца это дошло, он вызвал меня и ужасно стыдил: дескать, как я мог в такое поверить и так далее. Я чувствовал себя подонком, просто не знал, что ответить… Но проходит некоторое время, а я переписывался с одним человеком, который присылал почту на Главпочтамт, и мне по ошибке выдали письмо отцу от той самой женщины. Сказать, что я обиделся, значит, ничего не сказать. Решил: придет день, и я ему все выложу! А день такой так и не пришел, потому что у отца случился инфаркт…
