может утонуть. Обнаженный, он медленно опустился рядом с ней, пытаясь овладеть собой. Его желание граничило с неистовством, и хрупкость ее тела живо напоминала ему, как легко он может причинить ей боль. Он поцеловал ее долгим поцелуем, наслаждаясь сладостью ее рта, и ее руки обвились вокруг его шеи.
Когда его губы оставили ее, она издала слабый звук. Этот звук был подобен нежному горловому мурлыканью от наслаждения. Он оперся на локоть, его губы обрушились на нежную кожу ее лица, шеи, затем спустились ниже, к груди. Он медленно обхватил одну ее набухшую грудь, ритмично поглаживал ее сосок большим пальцем руки, в то время как его губы сомкнулись над другим.
Стефани задохнулась и вздрогнула. Она подумала, что достигла того чувственного предела, какой может вынести. Горячее, сладостное напряжение мучительно охватило ее. Когда же его рука двинулась вниз по ее трепещущему животу и его пальцы начали нежное исследование между ее ног, она снова вздрогнула и застонала. Кровь запульсировала во всем теле при его прикосновении, и она ощутила, как внутри нее опять возникает паническое чувство.
— Энтони… я не могу…
Он поднял голову, его горящие глаза пристально смотрели на нее, и в них она увидела его обнаженную душу — в это мгновение она поняла, что Энтони способен на глубокие чувства, о которых она не подозревала.
— Пожалуйста, — прошептала она, смутно подозревая, что умоляет не только окончить эту медленную пытку, но о чем-то гораздо более неуловимом.
Не переставая целовать ее, он перемещал свой вес до тех пор, пока не оказался на ней. Его мощное тело было больше, крепче и сильнее ее, и его лихорадочное желание было примитивным мужским требованием, которое повелительно взывало к ее женскому естеству. Она не могла ему ни в чем отказать. Ее глаза не отрывались от него, и дыхание замерло в груди, пока ее тело медленно принимало его. Это мгновение показалось ей вечностью, и на какой-то миг ее женское начало было шокировано вторжением. Но затем, слившись с ней, он, казалось, стал ее частью, заполнил пустоту, о которой она не подозревала, и заставил ее почувствовать в первый раз в жизни блаженное совершенство соединения с другим существом.
Одинокая слезинка выскользнула из уголка ее глаза, и она судорожно вздохнула, ощутив, как он пульсирует глубоко внутри нее, и снова желание бешено закружилось в ней. Его глаза горели, его рот был твердым и властным. Он был тяжелым, чудесно тяжелым. Затем он начал двигаться.
«Я люблю тебя». Она не произнесла эти слова вслух, по крайней мере, не думала, что произнесла, но она слышала, как они звучат в ее голове, пока тело полностью вышло из-под ее власти. У нее не осталось четких воспоминаний от их первого соития, за исключением шокирующей уверенности в том, что ее влечение к нему настолько всеохватывающе, что ничего уже не имеет никакого значения для нее.
Она была по-девичьи неопытной в искусстве давать и получать наслаждение, но с Энтони то ли ее инстинкты, то ли ее любовь к нему делали эти знания ненужными. Ее тело само отвечало ему, и она была не в состоянии контролировать или умерить свое неистовое желание. Когда он заявил свои права на нее, его собственная неистовая жажда обладания в некоторой степени высвободила ее чувства. Она едва слышала издаваемые им стоны и осознавала, как ее тело извивается под ним. Она ощущала лишь безумное напряжение, бешеное стремление достичь чего-то недостижимого. Она не чувствовала, что плачет, отчаянно жмется к нему и умоляет его голосом, который сама не признала бы за свой собственный.
Наконец напряжение стало непереносимым и окончилось взрывом, от которого пошли многочисленные волны пульсирующего экстаза. Жар омыл и поглотил ее.
8
— Ты плакала? — спросил он.
Стефани почувствовала, что он приподнялся на локтях и смотрит на нее, но не открыла глаз. Ее руки все еще обвивали его шею, ноги были переплетены с его. Она чувствовала себя истощенной, почти бестелесной и не знала, сможет ли посмотреть ему в глаза. Она теряла голову в его объятиях, и это приводило ее в замешательство. Даже больше того, пугало. Никогда ничего подобного не происходило с ней раньше, и она боялась, не сделала ли она что-то неправильно. Даже несмотря на то что ощущения ее были изумительно чудесными…
— Милая, я не сделал тебе больно?
Тогда она взглянула на него, пораженная как вопросом, так и взволнованным тоном его низкого голоса. Она не знала, что его глаза могут быть такими нежными. Сердце у нее замерло, и она должна была прочистить горло, прежде чем сказать:
— Нет, ты не причинил мне боли.
Он откинул прядь волос с ее виска и ласково погладил там ее нежную кожу.
— Ты плакала, — сказал он снова.
Если бы она только плакала, подумала Стефани. Она не помнила, сколько раз умоляла его, но краска бросилась ей в лицо, и она отвела глаза.
— Я не знала, что мои чувства проявятся таким образом, — должна была признаться она, чтобы успокоить его. — Должно быть, поэтому я и плакала.
Энтони, казалось, колебался, на его лице промелькнуло выражение нерешительности. Затем он нежно поцеловал ее.
— Я знаю, о чем ты думала, когда я вернулся, но я не мог ждать. Ведь я уже так долго ждал. Даже теперь… я не хочу оставлять тебя.
Она сфокусировала взгляд на его подбородке, не в состоянии посмотреть ему в глаза. Свет лампы был ярким, и они лежали поверх покрывала, их обнаженные тела были переплетены. Она не испытывала физического дискомфорта, но… воспоминания о недавних диких мольбах и неистовой пылкой страсти совершенно смутили ее.
Ее собственное поведение было для нее тем более ошеломляющим, что оно невероятно отличалось от того, что было у нее с Льюисом. Он был одержим ею в течение первых месяцев их брака, он был нежен с ней и стремился доставить как можно больше удовольствия, даже если первым достигал чувственного удовлетворения. Но с Льюисом она никогда не теряла над собой контроль и никогда не испытывала в постели чего-то большего, чем слабое удовольствие. На этот раз ощущения были такими острыми, что граничили с безумием. Она отдавалась ему, как по требованию древнего инстинкта, всецело и с необыкновенной пылкостью. Правда, она любила Энтони так, как никого до сих пор, и Льюиса в том числе. Но осознание этого не уменьшало ее беспокойства. Безумная несдержанность заставляла ее чувствовать себя крайне беспомощной.
Нежные руки ласково легли на ее лицо. Она задержала дыхание и посмотрела в глаза Энтони.
Они слегка сузились и были так затуманены, что она не могла догадаться, о чем он думает.
И когда Энтони заговорил, его голос был низким, почти грубым, каким-то требовательным:
— Ты пытаешься спрятаться от меня. Яне позволю тебе этого, Стефани. Что случилось? Что не так?
Она не хотела отвечать, но отказывать ему в чем-либо было свыше ее сил, и она не могла даже отвести глаза в сторону, потому его взгляд не разрешал ей этого.
— Я не могла… себя сдержать, — прошептала она.
Энтони видел, как горит от смущения ее лицо, а глаза полны беспокойства и неуверенности. Вот почему она казалась такой далекой от него, несмотря на их физическую близость, она переживала из-за интенсивности своего отклика.
Он понял, что так оно и есть, и испытал чувство триумфа, зная теперь наверняка, что ни один другой мужчина не вызвал огня ее страсти. Но у него не было намерения позволить ей сдерживать себя. Он хотел уверить ее в том, что, что бы она ни чувствовала в его объятиях, что бы ни сказала или ни сделала, ничто не могло быть неправильным.
Он поцеловал ее в уголок дрожащих губ, и по движению его тела она почувствовала его
