приняли. Начальник лагеря сеньор Феликс Торрес оказал нам исключительное внимание. Эту группу составляют представители Народно-социалистической партии, которые для встречи нас выслали проводников на границу провинции. В этом районе оперирует также группа из „Движения 26 июля“, с ними мы уже установили контакт».
Затем Фидель напоминает, что антикубинская реакция и ранее систематически обвиняла Рауля, Че и других руководителей в принадлежности к коммунистам. Это обвинение сопровождалось требованием убрать их из армии и правительства.
— Скажите мне, это порок? Скажите мне, это непорядочность? Скажите, они не служили честно Кубе? Скажите, они не сделали добро Кубе? Скажите, они не воевали? Но если все это порядочно и достойно уважения и воевали они честно и на пользу родине, тогда разве можно приходить ко мне со сплетнями и интригами, разве можно заниматься интриганством? И в ходе революции, в обстановке, когда в государственном аппарате действительно преобладают контрреволюционеры, а не коммунисты, засорены многие государственные органы, я хотел бы иметь дело с такими товарищами, как Че, какой бы пост он ни занимал. Поэтому, когда пришло время назначить Че президентом Национального банка, мы назначаем его президентом Национального банка, хотя кричать могут сколько угодно.
Это реальность. Начинают болтать о проникновении коммунистов, потом начинают по своему усмотрению всех обвинять в принадлежности к коммунистам. Сегодня говорят: «Уберите тех, кто известен как коммунист», а завтра скажут: «Уберите Че, уберите Рауля, уберите всех остальных», для того чтобы государство само попало в руки контрреволюционеров, чтобы и армия попала в руки контрреволюции.
Мы назначили Камило командующим армией, и я спрашиваю, почему его здесь нет, почему Камило не может защищаться? И я прошу, чтобы он выступил здесь, я прошу, чтобы Камило говорил, чтобы слова Камило также выслушали. Потому что Камило тоже имеет право говорить здесь. (Аплодисменты.) Потому что Камило лес ответственность за командование армией, и если в армии имело место какое-либо «сознательное проникновение», как обвиняемые здесь утверждают, то тем самым они обвиняют Камило, возлагают ответственность на него, поскольку Камило был командующим армией и занимал этот пост по заслугам. И эти обвинения направлены против Камило. И что же выходит: или обвиняемые виновны в клевете, виновны в предательстве, виновны в подыгрывании контрреволюции, когда притягивают за волосы факт пребывания коммунистов в рядах армии, для того чтобы бросить обвинение против революции с единственной целью — вызвать иностранную интервенцию против нашей страны. Значит, виновны они или виновен Камило. Поэтому пусть Камило тоже говорит! Пусть Камило тоже скажет свое слово. (Аплодисменты.)
Затем Фидель обращается к председателю трибунала с пожеланием, чтобы был заслушан майор Дуке:
— Я считаю необходимым, сеньор председатель, чтобы, если это возможно, здесь дал свои показания майор Дуке. Более того, если вы считаете нужным, чтобы я не присутствовал во время его заявления, я не буду присутствовать.
Я считаю, что надо пригласить майора Дуке для дачи показаний, потому что надеюсь, что никто из обвиняемых не решится усомниться в моральных и революционных достоинствах майора Дуке, никто из них не отважится отрицать храбрость и заслуги майора Дуке. Поэтому я считаю это очень важным, поскольку полагаю, что часть данных товарищей попала в создавшуюся ситуацию неосознанно, поэтому надо обратиться к ним через уважаемого человека, человека цельного, чьи достоинства никто из обвиняемых не отважится отрицать, поскольку они должны его достаточно хорошо знать. Надо вызвать его для дачи показаний и просить товарища Дуке дать свои свидетельские показания по некоторым деталям, которые я считаю интересными для этого процесса.
Председатель трибунала просит майора Дуке покинуть зал, заявив, что он будет вызван позже.
Майор Феликс Дуке — один из самых старых и авторитетных партизанских офицеров в Повстанческой армии. Его отвага и стремительность в боях известны всем товарищам. После победы революции он был назначен командующим тактическими войсками в провинции Орьенте, в которые входило 3 тысячи человек. В связи с тем что предатель Матос вступил с ним в контакт, руководство революции решает заменить его. Его истинно гражданское и благородное поведение сыграло очень важную роль в раскрытии предательства Матоса.
Матос, защищаясь, говорит, что предательства не было. Все 14 офицеров подали в отставку (их рапорты были получены и переданы Камило Сьенфуэгосом Фиделю) потому, что Мендоса в своем выступлении по радио обвинил их в предательстве.
Для оправдания отставки офицеров Уберт заявил: «По радио объявили, что мы выступаем против аграрной реформы». — «Когда?» — спрашивает у него Фидель, и Матос отвечает: «21-го числа». Однако Фидель говорит ему: «Рапорты об отставке датированы 20-м числом, а Мендоса обвинил их 21-го. Вы не чародеи, чтобы предвидеть, что Мендоса обвинит вас на следующий день».
Фидель один за другим предъявляет 14 рапортов об отставке, датированных 20 октября и собственноручно подписанных подавшими в отставку, и заявляет, что это — решающее доказательство их вины.
— Среди рапортов об отставке, переданных мне Камило Сьенфуэгосом, нет ни одного от 21 октября. Все рапорты, имеющиеся в моем распоряжении, датированы 20-м числом, то есть за день до нашего появления в Камагуэе.
Что же касается мотивов отставки, то я думаю, что одного моего свидетельства недостаточно. Следует вернуться несколько назад и посмотреть глубже на причину. Здесь только надо зафиксировать, что все рапорты — вот они — датированы 20-м числом.
19 октября я получил послание, которое направил мне Уберт Матос с офицером Повстанческой армии. Если память мне не изменяет, я получил это письмо вечером 19-го числа. Мне кажется, в этот самый день я присутствовал здесь, в «Сьюдад-Либертад», на церемонии вступления Рауля Кастро на пост министра Революционных вооруженных сил. Вполне возможно, что здесь есть журналисты, которые в тот день были на церемонии вступления на пост нового министра и могут подтвердить, выступал ли я там. Они могут подтвердить, в каком душевном состоянии я в тот день находился, это было весьма заметно. Я не выступал, и некоторые даже заметили мое беспокойство в тот вечер, так как в кармане было письмо сеньора Уберта Матоса.
Я предполагал ответить на письмо 20-го числа, и на самом деле, едва только у меня выдалась в этот день свободная минута, я сел писать ответ Уберту Матосу. Я вызвал в тот вечер майора Камило Сьенфуэгоса и предложил ему выехать на следующий день в Камагуэй с моим ответом майору Уберту Матосу.
Здесь спрашивали, почему я не мог повременить неделю с принятием отставки, но надо напомнить, что, во-первых, рапорт об отставке был составлен в безапелляционном тоне, поскольку в последнем его абзаце говорилось о том, что вопрос об отставке окончательно решен. Но и это не самое важное; причина, в силу которой я не мог принять иного решения по делу Уберта Матоса, в том, что в Камагуэе уже было известно о его отставке.
Да, как говорит сеньор Уберт Матос, он направил мне письмо. Но это письмо частное, в высшей степени частное, и послано оно через своего человека. Я не мог никому сказать о содержании этого письма и моего ответа, кроме одного майора Камило Сьенфуэгоса. Тогда почему офицеры в Камагуэе знали, что Уберт Матос подал в отставку? Почему среди населения Камагуэя было много шума и разговоров о том, что Уберт Матос подал в отставку? И если население Камагуэя узнало об этом, то это шло не от меня. Если население Камагуэя узнало об этом, то только не от того, кто получил письмо. Оно узнало об этом единственно и исключительно от того, кто написал письмо.
И тот факт, что офицеры в Камагуэе узнали об этом письме, тот факт, что разговоры шли по всему Камагуэю, более того, тот факт, что редактор одной из газет готовил материал об этом для публикации на завтра, тот факт, что группа руководителей студенчества готовила заявление на завтра, созывая одновременно собрание студентов на 21-е число, — все это исключало другую возможность разрешения дела Уберта Матоса.
Можно было бы отыскать другой выход, если бы была хоть крупица доброй воли и веры, если бы все это не было хорошо разработанным планом. Но когда я вечером 20-го числа садился писать ответ, я был далек от того, чтобы знать обо всем, что происходило в Камагуэе. Население Камагуэя уже знало об
