Когда я ответил, что живу у реки, он сообщил мне, что сам он из соседней деревни, и его полное лицо расплылось в широкой отеческой улыбке. Я тоже невольно улыбнулся и почувствовал облегчение: слава богу, страхи мои оказались напрасными.
Впервые со дня приезда в Маньчжурию у меня произошла такая неожиданная встреча. На меня сразу нахлынули милые сердцу воспоминания о родном доме. Хотя этот человек был из соседней деревни, наши дома находились как раз там, где деревни граничили друг с другом, и мы, оказывается, были близкими соседями.
Мой земляк немного знал нашу семью, но я его совершенно не помнил, может быть потому, что был значительно моложе его. Он хорошо знал знаменитые храмы в окрестностях нашей деревни, прекрасно помнил бытующие у нас сказки, например о принцессе, которая полюбила молодого самурая, околдованного злой ведьмой, и, опечаленная тем, что он не ответил на ее любовь, превратилась в камень. Я слушал его рассказы, и от этого на душе у меня становилось спокойно и легко.
Потеряв надежду вернуться домой, я уже смирился со своим безрадостным существованием, но рассказы этого человека о родных местах прозвучали как сладкая, щемящая душу мелодия, напомнившая о далеком прошлом, и вновь пробудили во мне тоску по дому.
Когда мы разговаривали, мимо нас прошел начальник учебного отдела. Он вежливо поздоровался с моим собеседником. Я решил, что гость, наверное, известный человек, и близость к нему наполнила мое сердце гордостью.
— Не пойти ли нам прогуляться, — сказал мой земляк.
И мы вышли на улицу, в небольшой садик, где росла одна сосна и несколько маньчжурских вишен. В Маньчжурии мало лесов и сосны встречаются очень редко. Сосна, росшая в этом саду, была, вероятно, одним из трех таких деревьев на всю провинцию Биньцзян. Сев рядышком на скамеечку, мы продолжили нашу беседу.
— Ты молодец, что приехал сюда… Хоть ты и молод, но правильно поступил… Ну как тут тебе, трудновато приходится? — начал земляк.
— Да нет, ничего, все хорошо, — невольно солгал я.
У меня как-то незаметно вошло в привычку давать всегда такой стереотипный ответ. Но к этому человеку я чувствовал доверие и поэтому добавил:
— Правда, иногда бывает скучно, ведь изо дня в день занимаешься одним и тем же — возишься с чумными бактериями, которые мы выращиваем.
— Перестань! — вдруг резко одернул он меня, И хотя он не повысил голоса, я почувствовал себя так, словно меня окатили холодной водой.
— Ты должен быть бдительным! Понимаешь… А если бы я оказался вражеским шпионом?
Тут только я хватился, что до сих пор не спросил его имени.
— Ну ладно, теперь будешь осторожнее. Из собственного опыта могу тебе сказать, что шпионы умеют раскрывать важные секреты, извлекая для себя пользу, казалось бы, из ничего.
Мой собеседник сообщил, что в Харбин сейчас съехались из разных стран чуть ли не три или четыре тысячи шпионов, пытающихся проникнуть в тайны нашего отряда. Сейчас Япония превосходит все страны в области подготовки бактериологической войны, поэтому их внимание приковано именно к нашему отряду. Вокруг Харбина развернулась тайная война, о которой знают только в узком кругу руководителей Квантунской армии и военного министерства, но ни народ, ни солдаты не имеют о ней ни малейшего представления.
— «731» — этот номер гораздо известнее за границей, чем в самой Японии, — заметил мой гость.
Из дальнейшей беседы я узнал, что моего гостя звали Акаси Ёситака. Он был кадровым разведчиком Квантунской армии, трижды тайно пробирался в Чунцин, и Чан Кай-ши даже назначил награду за его голову — сто тысяч долларов.
Акаси занимался вылавливанием вражеских шпионов, пытавшихся разведать секреты нашего отряда. По его словам, тех из них, кого не удавалось использовать как шпионов-двойннков, вместо расстрела отправляли в отряд для проведения на них опытов.
Я узнал, что люди, которых привозили к нам каждую субботу и помещали в тюрьму, — это вражеские шпионы, что уже около двух тысяч из них погибло в результате опытов на них и что сейчас во внутренней тюрьме заключено около пятисот человек.
«Опыты на людях!» — вырвалось у меня. Я смотрел на Акаси, задыхаясь от волнения, словно меня крепко схватили за шиворот. Акаси, вероятно, думал, что все это мне уже известно. Но я только теперь от него услышал об этих фактах и ни на секунду не сомневался, что он говорит правду.
В бактериологии важное место занимают опыты на животных. Я вспомнил, что в книгах по бактериологии, которые я просматривал в лаборатории в свободные минуты, было написано: «Следует помнить, что при одной и той же вирулентности возбудителя ход болезни у животного очень часто резко отличается от течения ее у человека». Естественно, что при опытах на человеке можно гораздо быстрее получить достоверные результаты, чем при работе, например, с мышами. Умерщвление в глубокой тайне шпионов поистине давало возможность сразу убить двух зайцев, если, конечно, отбросить в сторону соображения гуманности!
Теперь я с предельной ясностью понял, в чем заключался строго охраняемый секрет Отряда 731, разоблачения которого так боялись!
«А если бы я оказался вражеским шпионом?!» — эти недавние слова Акаси мне теперь хотелось повторить ему.
— Когда теперь удастся встретиться снова, не знаю… Если меня поймают, я буду убит так же, как эти люди… — Акаси кисло усмехнулся. — Что поделаешь: мы их, а они нас!
После этого разговора я не видел его больше месяца. Мои начальники, узнав о том, что я встречался с Акаси, стали относиться ко мне гораздо мягче.
— Значит, ты знаком с господином Акаси? — спрашивали они.
— Да, конечно, ведь он из соседней деревни, — отвечал я, умышленно напирая на слова «соседняя деревня», чтобы подчеркнуть нашу близость.
— Вот как?.. Это очень большой человек. Ведь он возглавляет всю службу разведки нашего отряда, — льстиво говорили некоторые, рассчитывая, вероятно, на то, что я когда-нибудь передам их слова Акаси.
В то время как моих товарищей, особенно Хаминака и Хаясида, за малейший пустяк избивали начальники, мне можно было теперь не бояться затрещин. Поэтому я почувствовал еще большее уважение к Акаси, и меня стала беспокоить его судьба.
Однажды мне приснилось, что Акаси убит. Впрочем, сон этот был вызван, вероятно, не столько моим беспокойством о нем, сколько сознанием того, что я сам в любой момент могу незаметно для себя заразиться и умереть.
Испытательный полигон
После разговора с Акаси я, пользуясь каждой свободной минутой, стал читать толстые книги по бактериологии, стремясь убедиться, что опыты над людьми действительно практикуются.
Однако ни в одной из этих книг о таких опытах, конечно, не говорилось. Проведение экспериментов на людях, в особенности заражение такими болезнями, как чума и холера, дающими высокий процент смертности, считается преступлением и приравнивается к преднамеренному убийству. Поэтому наивно было ожидать, что о них будут писать открыто. Но когда я стал искать доказательства того, что такие эксперименты проводятся, в глаза мне бросилось то, на что раньше я как-то не обращал внимания.
Возле книжной полки в лаборатории я заметил шкаф с книгами, на котором было написано: «Выносить запрещается». Как-то во время обеденного перерыва я решил потихоньку заглянуть в него. Пользуясь тем, что все ушли в столовую, я зашел в комнату. Я свободно ходил в нее и раньше, и сейчас, конечно, не было оснований заподозрить меня в чем-либо предосудительном, но цель, с которой я пришел
