— фарфоровая. Длина ее около одного метра, диаметр — тридцать сантиметров. Производство ее недорогое. Так как эта бомба не взрывается в обычном нашем понимании, то и нет опасения в том, что находящиеся в ней бактерии погибнут. При падении такой бомбы на землю фарфоровая оболочка разрушается от удара и бактерии вместе с питательной средой разлетаются во все стороны.
Объясняя нам это, Коэда держался за живот и корчился от боли. Когда ему посоветовали лечь в госпиталь, он стал возражать:
— Если идти на операцию, проваляешься в постели не менее двух недель, а сейчас самое горячее время. Да, пожалуй, меньше двух недель не пролежишь. Из госпиталя быстро не выпустят.
— Но ведь если много работать, то и болезнь обострится, — убеждали его многие.
Но через несколько дней обстановка изменилась так, как никто этого не ожидал.
Часть III
Роковой день
Девятого августа 1945 года я проснулся от звука, похожего на взрыв, и прислушался к необычному шуму.
Было еще рано, но всюду слышались беготня и крики: «Подъем! Подъем!» Вероятно, что-то произошло. Я вскочил с постели, быстро оделся в рабочую форму и вместе с Морисима вышел из помещения. Мимо нас пробежал один вольнонаемный и крикнул на ходу: «Советский Союз объявил нам войну!» Это было так неожиданно, что я на мгновение остолбенел, не смея поверить своим ушам. До сих пор у нас не было даже светомаскировки и только три раза проводились учения по ПВО. Никто и не предполагал, что этот зловещий момент наступит так скоро. Высыпавший на улицу персонал оживленно обсуждал только что полученное сообщение. На соседнем аэродроме был уже поднят красный флажок воздушной тревоги, ревела сирена.
Появился Осуми из учебного отдела и приказал всем немедленно собраться во дворе. Когда построились, нами занялся армейский чиновник Ото. С дрожью в голосе, столь необычной для него, он обратился к нам:
— Теперь, когда Советский Союз вступил в войну, мы должны немедленно принять меры к ликвидации отряда с целью сохранения тайны. Сейчас вы должны быстро позавтракать и ждать дальнейших указаний… Обслуживающий персонал также переходит в подчинение учебных групп.
Подгоняемые начальниками, мы быстро позавтракали. Затем из каждой группы было выделено по пять человек. Взглянув на Морисима и Хаясида, я вышел вперед. Они последовали за мной.
Утро было сырое, но дождя не было. Впрочем, едва мы приступили к работе, как стал накрапывать дождь, который постепенно превратился в настоящий ливень.
Разместившись на двух грузовиках, мы выехали за ворота и подъехали к складам производственного отдела, где, по словам вольнонаемного Коги, хранились фарфоровые бомбы. Часть их уже перевезли в котельную. Эти бомбы были заряжены бактериями и насекомыми, зараженными чумой. Когда мы прибыли, бомбы уже бросали в огонь. По указанию военного врача мы стали отвозить на грузовиках пустые корпуса бомб и разбивать их о каменную стену. Покончив с одной партией, мы возвращались за другой. Так мы сделали несколько рейсов. Каждая бомба весила около четырех килограммов. Работая под проливным дождем, мы промокли до нитки. Нам все время твердили: «Разбивайте тщательнее, чтобы не оставалось больших осколков». Поэтому мы старательно разбивали хрупкие корпуса бомб на мелкие кусочки. Обычно это удавалось с первого же удара. У стены вырастали холмики разбитого фарфора. Около полудня работа была закончена.
Вернувшись в казарму, мы никого там не застали. По-видимому, все остальные были посланы на другие работы. Мы разделись догола и, помогая друг другу, выжали промокшую насквозь одежду и развесили ее на просушку, а сами пошли обедать.
Дождь к этому времени несколько утих, и мы услышали далекий гул мотора советского самолета, по- видимому, разведчика. Из-за сплошной облачности самолета не было видно, и слышался только отдаленный назойливый гул мотора, похожий на писк комара. Нервы у нас были напряжены до предела.
Пришел начальник группы Осуми и приказал быстрее заканчивать обед и собираться во дворе казармы. Жуя на ходу, мы отправились одеваться и затем снова вышли под дождь.
Миновав ворота, мы увидели, как у главного здания стелется по земле огромными клубами густой дым с резким запахом, какой обычно бывает при сжигании трупов в крематории или когда горит нефть. От этого ужасно неприятного запаха меня чуть не стошнило. Хаясида не вынес, и его стало рвать.
Когда нам навстречу вышло начальство из главного корпуса, большинство из нас уже мучилось от тошноты и рвоты. Нам сообщили, что советские самолеты совершили налет на Сянфан, восточнее Харбина, и на железнодорожную станцию Ачен и что войска противника ведут наступление в нашем направлении, стремясь любой ценой захватить лаборатории и персонал отряда.
Из главного здания вышел один из вольнонаемных и, обратившись к нам, сказал:
— Идите сюда, помогите нам.
Его одежда была вся перепачкана нефтью.
Горы пылающих трупов
Двери центрального коридора, обычно закрытые, на этот раз были распахнуты настежь, и из них клубами валил дым. Коридор вел в секретную тюрьму, в которой содержались «бревна». Сегодня впервые был открыт доступ туда такому большому количеству людей. Войдя во внутренний двор, мы увидели на южной стороне закрытую дверь, которую охраняло пять-шесть человек, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками. Нас пропустили через эту дверь, и она снова захлопнулась.
Мы знали, что обстановка серьезная и что можно ожидать всего, но, войдя в помещение, остолбенели: «Что это — ад или бойня?» — мысленно спрашивал себя каждый при виде окровавленных трупов людей, наваленных в коридорах и в камерах. Перекошенные в конвульсиях лица говорили о том, что жертвы умирали страшной, мученической смертью.
В тюрьме кипела работа. Одни вытаскивали трупы за руки и за ноги из камер, другие подтаскивали их к ямам во внутреннем дворе. Дым с отвратительным запахом, который вызывал у нас тошноту, шел из больших ям, в которых пылал огонь. Одежда и лица работавших были перепачканы кровью и нефтью, а руки стали совершенно черными даже у тех, кто работал в перчатках.
Я знал, что месяц назад во внутреннем дворе было вырыто восемь больших ям, и я думал, что они предназначены под бомбоубежище. Может быть, так и планировалось, но обстоятельства заставили использовать их иначе…
Тюремное помещение делилось коридором на две части. Западная сторона называлась секцией «ро», а восточная — секцией «ха». «Бревнам», содержащимся в них, давали номер с соответствующей литерой «ха» или «ро»[15]. Я вошел в одну из камер секции «ро» на первом этаже.
Раздалась команда выносить трупы.
Часть рабочих работала в перчатках. У нас их не было. Приходилось за все браться голыми руками. При прикосновении к трупу у меня мурашки пробегали по телу.
Судя по внешнему виду упитанных тел, заключенные обладали крепким здоровьем и не были похожи на умерших от болезни. Порой мне казалось, что некоторые из них были еще живыми и могли схватить за руку. Картина была ужасная, но мне ничего не оставалось делать, как действовать решительно.
