поезд должен был вскоре отправиться.
— Хорошо, что вам пришла в голову мысль навестить боевого товарища, который должен остаться здесь, — сказал он нам вслед.
В госпитале повсюду слышались всхлипывания и рыдания больных. Они были сильно обеспокоены тем, что из-за болезни их никуда не перемещали. Особый характер нашего отряда заставлял их в таком положении предчувствовать недоброе.
Наконец мы увидели осунувшегося после операции Коэда. Он лежал задумавшись на белой больничной койке. Мы негромко окликнули его. Коэда повернул голову.
— Акияма, Саса! — радостно вскрикнул он, как будто не виделся с нами несколько лет, и глаза его слегка увлажнились.
Нам сказали, что операция прошла успешно, но от этого нам не стало легче. Сам случай, когда человеку в такое тревожное время пришлось оперировать слепую кишку, только подчеркивал несчастье этого и без того несчастного человека.
— Здравствуйте, господин Коэда. Давно мы с вами не виделись. Мы на минутку, сейчас уезжаем.
— Вот как?.. Все-таки уезжаете? — проговорил Коэда дрожащим голосом, и по щеке его покатилась крупная слеза.
Сделай он операцию неделей раньше… Мы окончательно приуныли. Заметив это, Коэда вдруг совершенно преобразился и с улыбкой на лице попытался развеселить нас.
— Бодрее держитесь, ребята! Пойдите в поле, запойте во все горло песню, и хандра сразу пройдет.
Но я уже не мог удержаться, чтобы не всхлипнуть, Саса тоже заплакал. Наверное, он, вспомнив о том, как самому недавно пришлось лежать в госпитале, теперь представил себя на его месте.
Мне хотелось от всего сердца выразить благодарность Коэда, которого, быть может, и не придется увидеть больше. Но, когда расстаешься с человеком надолго, сделать это бывает очень трудно.
— Господин Коэда! Мы везде и всегда будем помнить дни, проведенные с вами. От всей души желаем вам скорее поправиться и выйти из госпиталя.
Я говорил искренне, но мои пожелания в данном случае не вязались с действительностью.
— Поправляйтесь быстрее… — едва выдавил Саса. Голос у него дрожал.
— Друзья!.. Акияма! Вы, наверное, уже знаете… — и Коэда дрожащей рукой начал шарить под подушкой. В его худых пальцах я увидел ампулу с цианистым калием — такую же, какие выдали нам. Я был ошеломлен, и на ум мне не приходило ни одного утешительного слова. Еще раз простившись с Коэда, мы ушли. На сердце у нас было тяжело.
Та тысяча человек, которая отправлялась поездом, составляла основную часть отряда. Оставшиеся, обязанностью которых была ликвидация последних следов деятельности отряда, должны были потом улететь на транспортных самолетах. Около одиннадцати часов утра была подана команда садиться в вагоны.
Поезд долго не трогался, и я задремал. Меня разбудили глухой гудок паровоза и легкий толчок. Мы поехали. Было около трех часов дня. Моросил дождь, и через приоткрытую дверь мы в последний раз, как после долгого и тяжелого сна, смотрели на то, что осталось от нашего отряда.
Большая часть территории была охвачена огнем. Повсюду торчали обуглившиеся столбы. По- прежнему возвышалось только самое прочное главное здание. На месте кирпичного корпуса учебного отдела лежала груда развалин. От складов с продовольствием не осталось никаких следов. Лишь черный столб дыма указывал место, где раньше стояли склады. Последние автоцистерны для воды тоже горели.
И в эту минуту мне вдруг вспомнился всегда невозмутимо спокойный Акаси.
Где-то он сейчас?
Беглецы
Длинный состав бежал, извиваясь на поворотах, как раненая змея. В вагоне, в котором я ехал, были в основном мои сверстники. Только половина из нас имела оружие, да и то одни пистолеты и сабли. Старшие офицеры ехали в задних вагонах.
Покидая расположение отряда, мы все же не считали, что Япония потерпела поражение. Мы не знали, куда едем, и не могли получить ответа на этот вопрос от старшего по вагону Офудзи.
Вначале поговаривали, что наш поезд направляется в Тунхуа, но, когда проехали Пинфань и, вместо того чтобы повернуть на юг, направились на север, к Харбину, все окончательно перестали что-либо понимать.
Хаманака и Морисима, которые ехали вместе со мной, заснули, сильно утомившись во время погрузки. Меня тоже клонило ко сну, и я задремал. Когда я открыл глаза, было уже темно. Поезд стоял где-то в поле.
Морисима тоже проснулся, а Хаманака еще спал.
— Где мы?
— Может быть, это Харбин?
— Почему нет никаких сообщений? Вероятно, никто ничего не знает и мы едем вслепую, — неслось со всех сторон.
Привстав на колени, я спросил Ногути:
— Куда мы едем?
— Похоже, что в Тунхуа, — ответил он не совсем уверенно.
— А почему нам не ехать прямо на юг, через Лафу?
— Почему? Думаю, что на этой линии не совсем спокойно. В сопках около Учана действуют организованные еще во время маньчжурского конфликта сильные отряды партизан. Мы не смогли их уничтожить. Но если мы едем к Тунхуа, я не знаю, как мы поедем от Синьцзина — через Гирин или через Бзньсиху.
Похоже, что Ногути высказывал только свои предположения, но они казались мне основательными.
Мы немного успокоились, но тут снова послышался рокот моторов советских самолетов.
Вернулся Офудзи, который уходил, чтобы выяснить обстановку. Он сообщил, что у Муданцзяна наши войска успешно сдерживают продвижение противника, но его моторизованные части, наступающие из Монголии, продвигаются очень быстро. Если темп их наступления не замедлится, то к 14 августа они могут достигнуть Синьцзина. Поэтому нам нужно поскорее проскочить этот город.
— Так что же мы медлим?
— В чем дело, до каких пор мы будем стоять? — усиливался общий ропот.
— Пока еще ничего не известно. Ложитесь-ка лучше спать. Кто знает, когда нам теперь удастся выспаться, — сказал Офудзи. Последовав его совету, мы опять улеглись спать.
Глубокой ночью поезд прибыл в Харбин. Я помню эту остановку очень смутно. Через дверь, которую открыл Офудзи, отправляясь в разведку, я успел заметить только толпы беженцев, шумевших вокруг, да жандармов — они охраняли наш поезд. Обстановка была, по-видимому, не очень угрожающей.
Когда я окончательно проснулся, уже светало, а поезд весело бежал на юг, вероятно к Синьцзину.
Ночью шел дождь, и вся зеленая равнина была затянута густой пеленой тумана. Казалось, что наш длинный черный поезд с усилием раздвигает эту пелену и становится длиннее.
— Как будто наш состав стал больше? — обратился я с таким вопросом к старшему по вагону.
— В Харбине прицепили еще вагоны, в которых размещается часть какого-то завода, — был ответ.
«Может быть, это завод по изготовлению фильтров, где мы как-то были», — подумал я.
К вечеру офицеры высказали предположение, что советскими войсками разрушен железнодорожный
