мост через реку Лалиньхэ, которую называли еще второй Сунгари.
До сих пор нам непосредственно еще не угрожало нападение противника, но, когда мы проехали станцию Шуанчэн и поезд начал то и дело останавливаться, нас охватила тревога.
Все станции были забиты эшелонами с беженцами, и наш состав не мог двигаться вперед. Машинисты маньчжуры отказывались вести поезд дальше на юг.
Советская Армия продвигалась вперед по трем направлениям, стремясь перерезать основную транспортную артерию Маньчжурии — ЮМЖД. Харбинские машинисты не хотели ехать дальше Синьцзина, боясь, что им обратно уже не удастся вернуться.
Наш поезд двигался к югу медленно, много простаивал в пути. Все только и думали о том, как бы благополучно миновать мост через ту или иную реку, а поезд то и дело останавливался. Сколько он простоит — несколько минут или несколько часов, — никто не знал. Как только поезд останавливался, мы, убедившись, что опасности нет, выскакивали из вагонов, чтобы отдохнуть и размяться.
Если поезд стоял долго, около каждого вагона выставляли часовых на случай неожиданного нападения. Не разбирая дня и ночи, в вагонах ели и спали, когда кто хотел.
На второй вечер после выезда из отряда у нас кончился хлеб. Нужно было где-то доставать еду. Все громче раздавались требования организовать варку горячей пищи.
Проделав в лежащих под нами мешках дырки, мы наполнили рисом свои котелки. О дровах, разумеется, заранее никто не побеспокоился, пришлось ломать ящики. Из тендера паровоза достали воды, чтобы вымыть и сварить рис, а из камней соорудили что-то вроде очага. Только мы собрались развести в нем огонь, как был подан сигнал к отправлению. Раздался гудок паровоза. Ругаясь, люди бросились к поезду. Теперь нужно было думать не о пище, а как бы поскорее добежать до вагона. Все же мы захватили с собой котелки с рисом, уже налитые водой.
Когда поезд тронулся, один из вольнонаемных просунул в приоткрытую дверь голову и стал осматриваться.
— Сзади, в хвосте поезда, виден дым. В чем дело? — крикнул он.
К двери подошел Офудзи и тоже высунулся из вагона. Я, подумав, что горит поезд, тоже не усидел на месте и выглянул из двери.
Из пятого или шестого вагона от головы поезда шел дым, а иногда выбивалось пламя, да и в задних вагонах, казалось, тоже бушевал огонь. Всего два дня назад мы видели, как горели трупы, оборудование, здания и теперь не могли спокойно смотреть на огонь. Стоило закрыть глаза, как представлялся всепожирающий огонь, подобный морю красных лотосов. Во сне в нашем душном вагоне мне часто снилось, что меня окружает огонь и что я горю.
Естественно, что при виде дыма и огня в вагонах на ходу поезда мы испугались. Потом выяснилось, что в вагонах разложили костры для варки пищи.
Перед станцией Синьцзин
На станцию Ицзяньпу, последнюю перед Синьцзином, мы прибыли около полудня 14 августа. Вдали виднелся Синьцзин, который мы собирались проехать еще до 14 августа. Город был затянут зловещим дымом.
К этому времени связь со штабом совсем прекратилась. Мы ничего не знали ни о продвижении противника, ни о намерениях командования.
Может быть, клубы дыма над Синьцзином означают, что горит город и что там идут бои? Во всяком случае, обстановка была тревожной. Передовые части Советской Армии, по-видимому, уже достигли города. Следовательно, наш отряд должен был действовать так, как это предусматривалось для самого крайнего случая.
В эту ночь все должно было решиться. Мы по очереди дежурили и сами варили себе пищу. Некоторые отправились на поиски овощей. Мы с Морисима на одном из ближайших огородов надергали целую охапку лука.
Вечером Офудзи передал приказ командования: «Сжечь все, что может послужить доказательством принадлежности к отряду. У личного состава остались самые ценные вещи. Однако мы не можем разменивать жизнь на эти вещи. Они представляют теперь самую последнюю опасность для отряда».
Нам стало страшно после этого приказа. Лучи багрового солнца, опускавшегося за линию горизонта, еще более подчеркивали ужас на наших лицах.
Выйдя из вагонов, мы начали бросать в костер, разведенный около железнодорожной насыпи, удостоверения личности, дневники, сберегательные книжки, фотографии. Мне пришлось сжечь и ту фотографию, на которой мы были запечатлены перед главным входом в расположение отряда в день нашего прибытия.
После этой операции мы почувствовали себя крайне жалкими. Когда у каждого на груди были спрятаны эти вещи, еще сохранялась какая-то надежда на то, что удастся выжить. Но теперь нам кaзaлocь, что дело дошло до крайней точки. Впрочем, нам как азартным игрокам приходилось теперь все ставить на последнюю карту. Вероятно, когда человеком овладевают такие чувства, ему нетрудно пожертвовать даже жизнью.
С апреля у меня накопилось на сберкнижке больше тысячи иен. И теперь все эти сбережения, которые хоть немного компенсировали проведенные в отряде тяжелые месяцы, на моих глазах превратились в пепел. Я долго колебался, когда пришла очередь открытки матери Кусуно. «Зараженный страшной болезнью, которую нельзя вылечить, умер ли он своей смертью или его вынудили совершить самоубийство, не имело значения. Одно оставалось непреложным: он уже не жилец на этом свете», — так рассуждал я.
Но как ни дорог был мне Кусуно, пришлось подчиниться приказу. К тому же не хотелось чувствовать ни малейшего раскаяния потом в отношении желания спасти собственную жизнь.
У костра я всюду видел грустные лица людей, которым не хотелось сжигать свои вещи. Над огнем поднимались клубы едкого дыма от сжигаемых бумаг. И как будто желая скрыть от окружающего мира неприятную картину, вскоре спустились сумерки позднего лета. Я долго с тоской смотрел на остатки обуглившихся страниц сберегательной книжки и открытки Кусуно.
Вольнонаемный Офудзи подошел к нам проверить, все ли мы сделали так, как требовалось.
— Помните, тайна отряда дороже наших жизней.
Он стал пояснять нам, что раскрытие тайны о подготовке к бактериологической войне может бросить тень на священные идеи этой войны. Он говорил, что японцы воевали ради мира для народов Востока, но ни словом не обмолвился о том, хотели они этой войны или нет.
Мы были очевидцами того произвола, какой допускала японская армия, сжигая целые маньчжурские деревни, и потому в глубине души усомнились в словах Офудзи.
Надвигалась ночь. Теперь над Синьцзином вместо дыма было видно огромное зарево.
15 августа 1945 года. Четыре часа дня. Пронесся слух, что Япония потерпела поражение. Но так как связь со штабом была прервана, мы не, могли проверить, насколько это соответствовало действительности.
К вечеру два военных врача решили съездить в Синьцзин, чтобы попытаться восстановить связь со штабом. Их должны были сопровождать десять человек из вольнонаемных из разных вагонов. Если Япония потерпела поражение, то после получения от штаба приказа о роспуске нашего отряда нам придется бежать. Наша часть была небоеспособна, и только бегство могло помочь сохранить ее тайну. Но вдруг Советская Армия уже захватила Синьцзин?
Если узнают, что мы Отряд 731, то нам не на что будет надеяться, и тогда придется сражаться до последнего человека.
На конфискованном у кого-то автомобиле группа связи отправилась наконец в Синьцзин. Возможно, мы никогда больше не увидим наших посланцев. Каждый из тысячи человек нашего отряда с надеждой проводил эту группу, молясь о том, чтобы она благополучно добралась и вернулась с добрыми вестями и
