– Выверните карманы.
Лицо Стефана ничего не выразило. Он не реагировал на слова своего отца и не смотрел в нашу сторону. Ни Келли, ни я также не двинулись с места. Рядом со мной Дженни глубоко вдохнула, словно она в этот момент обезвреживала мину, и затем сказала:
– Вот, мистер А.
И она вывернула карманы своей черной куртки, предъявляя два пластика жвачки, две сигареты, ключи на колечке, среди которых болтался свисток клуба «Морские ястребы», и автобусный билетик.
– Спасибо, Дженни, – произнес мистер Андерш, едва взглянув на нее. Он наблюдал за своим сыном.
Очень медленно, спустя долгое время, Стефан улыбнулся.
– Погляди на себя, – сказал он, – какой из тебя папочка?
Он дернул подкладку карманов своей куртки. В них совершенно ничего не было.
– Брюки, – не отступал мистер Андерш.
– Как ты думаешь, что ты ищешь, папуля? – спросил Стефан.
– Брюки, – велел мистер Андерш.
– И что ты сделаешь, если найдешь?
Но он вывернул карманы своих брюк. В них тоже ничего не было, даже ключей или денег.
Впервые с того момента, когда Стефан поднялся по лестнице из подвала, мистер Андерш посмотрел на нас, и меня передернуло. Лицо его было таким же, как у моей матери, когда я уходил из дому: немного испуганное и печальное.
– Я хочу тебе кое-что сказать, – произнес он. Если бы он в классе говорил так же, я думаю, никто бы больше не стал прятать тряпку с доски. – Я этого не допущу. Не будет разбито ни единого окна. Не будет запуган ни один маленький ребенок.
– Это не мы виноваты, – сказала Дженни, и она была по-своему права. Мы не знали, что кто-то прятался в тех кустах, когда мы запустили рулон горящей туалетной бумаги.
– Ничего не поджигать. Никого не пугать и не причинять боль. Я этого не потерплю, потому что это ниже вашего достоинства, понимаете? Вы самые сообразительные дети в моем классе.
Мистер Андерш протянул нетвердые руки и сжал плечи своего сына.
– Ты слышишь меня? Ты самый сообразительный ребенок, которого я когда-либо видел.
Мгновение они так и стояли там: мистер Андерш, сжимающий плечи Стефана с силой, способной, казалось, остановить готовый тронуться с места грузовик, и Стефан, совершенно белый.
Потом, очень медленно, Стефан улыбнулся.
– Спасибо, папа, – сказал он.
– Пожалуйста, – отозвался мистер Андерш, и Стефан открыл рот, а мы съежились в ожидании.
Но все, что он произнес, было «Ладно», и он проскользнул мимо отца в дверь. Я посмотрел на сестер Мэк. Вместе мы смотрели на мистера Андерша в дверном проеме, стоящего с запрокинутой головой, руки по швам, как пловец-ныряльщик на Олимпийских играх, готовящийся к обратному сальто. Однако он не шевелился, и мы следом за Питером вышли на улицу. Я шел последним, и мне померещилось, будто рука мистера Андерша легла на мою спину, когда я проходил мимо, но я в этом не был уверен, а когда оглянулся, он все так же стоял там, и тут дверь захлопнулась.
Я находился в доме Андершей минут пятнадцать, может – меньше, но на смену послеполуденному свету солнца, скрывшегося за горизонтом, пришел ветер. Гора потускнела, из красной стала темно-серой, замершей на поверхности воды, словно нефтеналивной танкер, из тех громадных, проходящих мимо судов, на которых никогда не заметишь ни единого человека. Я всегда терпеть не мог наших окрестностей, но тогда я особенно ненавидел их после захода солнца. Город умирал, Пролив сливался с черным беззвездным небом, а на улицах не оставалось ни души. Будто нас, как набор игрушек, закрывали в ящике и запирали на ночь.
– А куда мы идем? – резко спросила Келли Мэк.
Последнее время мы все ее просто достали.
Ее достал Стефан.
– Ага… – отозвался я, пытаясь подбодрить сам себя.
Мне не хотелось мазать мылом стекла в чужих машинах, или кидать камни в дорожные знаки, или пугать детвору, собирающую сладости на Хэллоуин, но мы за этим и вышли. И с этим уже ничего было не поделать.
Стефан прикрыл глаза, запрокинул голову, глубоко и шумно вдохнул и задержал дыхание. На вид он казался почти спокойным. Не припомню, видел ли я его когда-нибудь таким. Это меня потрясло. Потом он протянул перед собой нервно подрагивающую руку и указал на меня.
– Знаете ли вы, для чего бьет тот колокол? – спросил он поставленным голосом, здорово изобразив акцент.
Я всплеснул руками.
– Тот колокол, – заунывно прогудел я, стараясь как можно точнее изобразить тот же голос, и сестры Мэк смотрели на нас во все глаза, в оцепенении, отчего моя злорадная улыбка расползалась еще шире, – пробуждает мертвых.
– Что вы там бормочете? – спросила Келли у Стефана, а Дженни не сводила с меня зеленых, как море, пытливых глаз.
– Ты знаешь мистера Паарса? – спросил я ее.
Но, конечно же, она не знала. Семейство Маков переехало сюда меньше полутора лет назад, а я не видел мистера Паарса гораздо дольше. Не считая, конечно, ночи с колоколом. Я взглянул на Стефана. Он ухмылялся так же широко, как ухмылялся, чувствовалось, и я сам. Он кивнул мне. Мы очень давно дружим, понял я. Почти половину моей жизни.
Конечно, вслух я этого не говорил.
– Давным-давно, – продолжил я, ощущая себя хранителем маяка, рыбаком, каким-нибудь сказителем, живущим у моря, – жил этот человек. Древний седой старик. Он ел пахучую треску, я даже не знаю, какая она на вкус, шатался по окрестностям, и его все боялись.
– У него была такая трость, – добавил Стефан, и я подождал, чтобы он продолжил рассказ, но он не стал.
– Вся черная, – продолжал я, – как будто чешуйчатая. В каких-то зазубринах или вроде того. И у него на этой трости была серебряная собачья голова, с клыками, как у добермана…
– Вообще-то… – сказала Келли, тогда как Дженни, казалось, была увлечена рассказом.
– Он любил колотить ею людей. Детей. Бездомных бродяг. Любого, кто попадался ему на пути. Он бродил по Пятнадцатой улице и всех пугал. Два года назад, в первый Хэллоуин, когда нас отпустили одних, почти в то же время, что и сейчас, мы со Стефаном заметили, как он вышел из оружейного магазина. Его там уже нет, там сейчас пустырь, это рядом с тем местом, где раньше был кинотеатр. В общем, мы его там увидели и проследили за ним до его дома.
Стефан махнул нам рукой, чтобы мы шли к шлюзам. И снова я ждал, но когда он взглянул на меня, его ухмылка исчезла. У него было обычное выражение лица, и он ничего не сказал.
– Он живет вон там, – указал я на юг в сторону Пролива, – дальше, за теми домами. Там, где уже кончается улица. Почти у самой воды.
Мы отправились в сторону шлюзов, в парк. Сосновая аллея была пуста, не считая нескольких бездомных бродяг, завернувшихся в рваные куртки и газеты, как только ночь накрыла город, и мрак заколыхался вокруг нас под порывами ветра, будто стены палатки. На затянутых темной мглой деревьях сидели на ветках черные молчаливые дрозды, похожие на горгулий.
– Рядом с домом мистера Паарса нет других домов, – сказал я. – Улица переходит в грязную тропинку, и там всегда сыро, потому что рядом вода, большие, заросшие сорняками пустыри и пара сараев. Я не знаю, что в них. В общем, прямо там, где кончается тротуар, мы со Стефаном немного поотстали и чуть поболтались около последнего дома, пока мистер Паарс не добрался до своего двора. Помнишь тот двор, Стефан?
Вместо того чтобы ответить, Стефан повел нас между низких каменных построек к каналу, где мы смотрели, как вода поглощает последние лучи дневного света, будто какой-то чудовищный кит,
