– Так он же не больше лесного орешка.
Шики прочитал надпись под пухлым чучелом лесного сурка:
КНЯЗЬ СВЕТА БЕЗ СВОЕЙ БЕССМЕРТНОЙ ДУШИ ВЕСИТ НЕ БОЛЕЕ ЭТОГО ГРЫЗУНА, ОБИТАТЕЛЯ НАШИХ ПРЕКРАСНЫХ ГОР ГРЕЙТ-СМОКИ.
Игнорируя запрет на фотографии, впереди пылала гроза блицев. Ошеломленный психоделическими вспышками, насыщенным испариной и одеколоном воздухом, толкотней прижатых друг к другу тел и ужасом от лицезрения Фенстера, Шики ощутил панику, поднимающуюся откуда-то изнутри роем рассерженных пчел.
Когда он дошел до ниши с мумией, то едва успел взглянуть на брата, бледного как воск, лежащего на боку в ячейке, задрапированной пурпурным велюром. Голова Фенстера покоилась на подушке с золотой бахромой. Нежно-голубое банное полотенце едва прикрывало пах.
Беглого взгляда хватило. Голова закружилась, ноги стали резиновые. Шики вскинул руку, прикрывая спрятанного за пазухой Гудини, и опустился на пол. Тут же его пнули коленом в ребра, ногой в спину, но какой-то жилистый подросток в бейсболке схватил его за шиворот и вздернул на ноги.
– Давай иди, дядя, тут тебе не рок-концерт с сидячими местами.
Другой добрый самаритянин прижал ему к груди упавшую соломенную шляпу. Шики охватил ее рукой и обернулся еще раз взглянуть на Фенстера, но инерция стада понесла его вперед, до самой лавки сувениров на ступенях храма.
Он прислонился к какой-то витрине, приходя в себя, моргая на послеобраз серой, мертвой, пыльной кожи. Сглатывая обратно свой завтрак, он сделал несколько неверных шагов к двери, на которой было написано: АДАМЫ. В кабинке он, одной рукой придерживая Гудини у груди, схватился второй за стульчак, и его вывернуло. Спустив воду и несколько раз глубоко вздохнув, Шики прижал к лицу прохладную туалетную бумагу, проверил бороду, поправил парик, шляпу и очки и вышел из музея как в тумане.
Кто-то постучал его по спине:
– Я за вас беспокоился, – произнес голос старика. – Вы пакет принесли?
Шики отдал ему пакет, отмахнулся от благодарностей и удрал в свой мотель.
Отдав Гудини бекон, он лег на кровать и уставился в потолок.
Потолок дрожал и снижался. Стены смыкались.
– Ч-черт! – Шики сел на кровати. – Воздух мне нужен.
Подхватив Гудини с подушки, он выбежал из комнаты.
Через десять минут он въезжал в сосновую свежесть гор Грейт-Смоки, ехал все выше и выше, пока наконец не остановился на незанятом кругозоре. Если не считать круговорота машин на узкой дороге за спиной, не было здесь никаких следов человека – только деревья и вид на понижающиеся горы, каждый гребень чуть мягче, чуть более запорошен синевой, чем предыдущий. Шики подошел к каменной стене на краю обрыва, глубоко вдохнул прохладный воздух гор и сел, рассеянно почесывая ушки Гудини.
– Ну кошмар, – сказал он перечеркнутым облаками холмам, не замечая полдюжины оленей, безмятежно пасущихся метрах в пятнадцати. – Фенстер в пасти Траута, где-то затаился Молот, Рита Рей и ее латинский любовничек на охоте за страховым полисом в миллион долларов, который она меня заставила взять. Крили Пэтч и его варвары захватили Детей Света, а мамочка – она, наверное, теперь никогда со мной разговаривать не станет. Остались только мы с тобой, детка, – сказал он Гудини, свернувшемуся на груди.
Шики унесся мыслью далеко, начал задремывать, но резко очнулся от рычания Гудини и «тик-тик-тик» коготков черной белки. Черный с рыжими подпалинами грызун цеплялся за пробковую кору сосны, на каждом «тик» подергивая хвостом. Из-за дерева высунулась голова другой белки, на шесть футов пониже. Одна метнулась к другой, хлопнула по спине лапкой, перепрыгнула и исчезла снова за деревом. Через пять секунд пара снова появилась на узловатом суку повыше, перепрыгивая друг через друга, как воздушные гимнасты, бегая нос к хвосту по верхним веткам дерева.
Далекое воспоминание вызвало у Шики улыбку на устах: они с Фенстером еще дети, в Сэндаски, в Огайо, играют в салочки у болота, привязав свою сестренку Нелл к большой сикоморе, на самом краю ямы, которую они называли «аллигаторовой».
Шики должно было быть восемь, Фенстеру семь.
Нет, не в салочки. Фенстер, припомнил Шики, спер у него кошелек, и Шики за ним гонялся, грозя догнать и все кости переломать.
Ах, невинное детство.
Кажется, всего мгновение прошло, хотя это должны были быть годы, когда Фенстер, засранец такой, подсластил мамин утренний кофе ее же снотворными таблетками и смылся с фамильным серебром, а Нелл удрала со Свидетелем Иеговы. Потом папочка пошел на работу пьяный в доску и между сменами заснул в дробилке для кокосов. Обнаружили это только через восемь часов, когда одна подошва все-таки шнек заклинила. Но уже поздно было добывать как останки человека, так и давно спеченные, запакованные и отосланные печенья, частью которых он теперь стал. Деточки по всей Америке до сих пор, наверное, кушают кусочки папы Дуна, запивая холодным молоком. Шики и мама отслужили небольшую панихиду над папиной подошвой и похоронили ее на заднем дворе. Мама очень злилась.
– Какого черта, Фенстер, – сказал Шики лесистым холмам, – сунулся ты в Вегас? И какого черта я расхвастался, как я поднялся?
Далекое «тик» в верхушках деревьев привлекло его внимание. Мелькнул на верхней ветке пушистый хвост. Шики провел рукой под носом и полминуты любовался на раскинувшуюся панораму. Было уже почти время ужина. Он взглянул в сторону Гатлинбурга, скрытого сейчас за гористым горизонтом, но определимого по крошечному силуэту ангела-дирижабля, его мигающему световому глазу – левый снова отключился, – сияющему Венерой в сумеречном небе.
Гудини завозился на груди. Шики шмыгнул носом.
– Ну что, Фенстер, мерзавец с наркотиком для изнасилования? Самое меньшее, что я могу сделать перед тем, как свалить из этого бурга, это добыть твой сушеный труп и отвезти его маме в Сэндаски. Пусть
