Подозреваемый воздел руки к небу:
– Я же ничего не делал!
Рита Рей, не замечая суматохи, все еще таращась на заголовок, произнесла одно только слово:
– Вранье!
Схватив с прилавка газету, она сжала ее побелевшими пальцами, развернулась и решительным шагом ушла, не заплатив. Взгляд ее не отрывался от той статьи, что ее зацепила:
Руководитель секты вознесся – говорят его ученики.
Последователи преподобного Шикльтона Дуна, харизматического лидера секты Дети Света из Гатлинбурга, утверждают, что преподобный вознесся (был мгновенно транспортирован на небо) в девять часов вечера в понедельник. Хористка мисс Джинджер Родджерс, как утверждается, была тому свидетельницей.
– Вознесся на небо на крыльях ангелов, – заявил преподобный Крили Пэтч, принявший на себя сан священника в отсутствие преп. Дуна. – Он исчез в мгновение ока, точно так, как пророчествовал нам, оставив всю одежду и мирское имущество свое.
Прихожане секты «Светляки», или «Фонарики», как их часто называют, верят, что библейское Вознесение достойных смертных будет предшествовать началу конца света, Временам Скорбей, за которыми – явление Антихриста и Армагеддон, последняя битва между добром и злом.
Преподобный Дун, которого наиболее восторженные ученики называли Князем Света и вторым Мессией, утверждал, что возглавит Вознесение, которое начнется в Гатлинбурге, и начнется с аномалий погоды, волнений на Ближнем Востоке и явления падающей звезды. Ожидая призыва с небес, Дети Света облачились в балахоны и, светя в небо фонарями, поднялись на крышу своей церкви, Храма Света (бывший оружейный склад Национальной гвардии), расположенный за известным в Гатлинбурге Музеем Библии Живой.
– Вознесение началось, – утверждает преп. Пэтч. – Преподобный Дун открыл нам путь, и было это предупреждением и обещанием. Оставляя эту землю, он возложил мантию пастыря на мои плечи, подвиг меня спасать души для исхода из сей грешной юдо…
– Ха! – Рита Рей швырнула газету на пол. Каблуки высекали искры из камней по дороге к выдаче багажа, лицо Риты Рей стало каменным. – Ах ты червяк, – сказала она. – Можно дурачить всех лохов некоторое время. Можно дурачить некоторых лохов все время. Но никогда, никогда такой номер не пройдет у тебя с Ритой Рей Дивер!
Мори Финкель поднял палец, показывая официантке, что готов выпить второй «Манхэттен».
Он сидел на третьей от входа банкетке, как всегда, по вторникам и четвергам в баре в Цинциннати, «Уютный уголок Коры». Одет он был в безупречный темно-синий блейзер, накрахмаленную бело-синюю рубашку с запонками, в темно-красный галстук в горошек, серые слаксы, туфли «Коул Хаан» и светло- голубые носки. Тщедушный, семидесяти девяти лет от роду, лысый, но с седыми клочками над ушами и с аккуратно подстриженными усами, Мори был здесь постоянным клиентом. Он неспешно пил свой «Манхэттен», здоровался с другими завсегдатаями, давал дружески-покровительственные советы официанткам и вел игривые беседы с одинокими стареющими женщинами, которые обосновались в «Уголке» ради нескольких часов общения каждую неделю. Обитатели «Уголка Коры» – это и была вся общественная жизнь для Мори.
Официантка передала заказ бармену, который тут же прекратил протирать стаканы и деловито стал наливать «Манхэттен» для Мори. В «Уголке» все любили старика – дружелюбного коротышку, щедрого на чаевые. Уже одиннадцать лет как уйдя на покой из торговли мебелью, Мори так и остался похож на персонажа старых рекламных роликов. Все, кому больше тридцати, помнили этот густой баритон и улыбку: «Эй, люди! Это я, ваш дядя Мори из «Мебельного базара M и Н»! Приходите – и увидите меня. Приводите с собой мужей, детей, потому что сегодня и
Мори улыбнулся официантке, погладил ее по руке, когда она поставила на стол «Манхэттен», вспомнил свою жену Розу, когда ей было тридцать один год, до той роковой ночи двадцать лет назад.
Роза была миловидной женщиной, и Мори нежно ее любил, даже когда она начала оставаться дома во время его посещений «Уголка». Ну и ладно, Мори никогда не был особо требовательным.
А в тот последний вечер Роза принесла Мори его третий вечерний «Манхэттен» и пошла спать – такая у нее в последние годы возникла привычка. Он оставался смотреть позднюю передачу внизу, в гостиной, с выключенным светом, и звук приглушал, чтобы жене не мешать. Сам он оставался клевать носом в кресле «Лей-зи-бой», потом просыпался где-то около половины третьего, когда голова падала на грудь, выключал телевизор и брел наверх по темной лестнице, посвечивая себе фонариком. Осторожно раздевался, молча, чтобы не разбудить Розу, ложился рядом, нежно целовал ее в лоб и засыпал довольный.
Или не слишком довольный. Оборот магазина стал хилым, прибыль – вообще анемичной. И уже не первый год. Бизнес едва был способен прокормить одного человека, не говоря уже о двух, у одного из которых жена была. Сетевые магазины давили конкуренцией, заставляя продавать чуть ли не себе в убыток. Долги вздымались, как чудища из болота неудач бизнеса. Мори и его партнер Ник Анархос вели бесконечные споры о том, что делать. Ник, молодой и нетерпеливый, говорил:
– Вполне может случиться пожар – я знаю одного парня…
Но Мори слишком любил свои рекламные ролики, чтобы дать им уйти с дымом.
– Остынь, Ник, – говорил он. – Все еще переменится, как всегда бывает, сам увидишь.
Но фея мебельного бизнеса надолго повернулась к «Мебельному базарчику M и Н» задней частью своего холодного кринолина.
Так что в тот вечер Мори выключил телевизор и сидел в темноте, думая, как же двум партнерам выбраться из тесной дыры. Потом он задремал. Где-то около часа ночи его разбудил тонкий звон разбитого стекла, громкий стук и чье-то придушенное восклицание.
