завоевать его какими?то нечеловеческими усилиями. За «мистиком» просто отрицается естественное право и обязанность защищать то, что он считает истиной, он на особом подозрении, искренность его ежесекундно проверяется, чего не делают относительно, напр. марксиста (тоже в своем роде «мистика»), «мистик» как бы пария в современном обществе. Такова справедливость в царстве здравого смысла, так обидчивы и мелочны там критики, так легко принимают все на свой счет. Господа здравомысленные позитивисты, всеми своими приемами вы сами признаете, что ваши идеи посредственны и банальны, что для них не требуется особых даров свыше. А ведь в сущности мы скромнее вас, мы не мним себя богами, подобно «позитивистам», обоготворившим человеков, не собираемся создать бога под названием грядущего счастливого человечества, совершенного человеческого общества и пр., не выдаем сухую фантазию последнего рационалистического века за абсолютную истину. Мы хотим соединиться с вечносущим Богом, хотим продолжить тысячелетнее дело Его раскрытия. Странным образом соединились в царстве здравого смысла прогрессисты и радикалы с реакционерами и консерваторами, государственниками и церковниками, с этой зоологической разновидностью, верящей лишь в здравость насильственного земного устройства, лишь в палку, которая больно бьет, и бесстыдно прикрывающей мертвыми quasi — религиозными формулами свое абсолютное неверие в мощь таинственного и потустороннего. Средний тип нашего консерватора, здраво подчиняющегося церковному авторитету, также боится мистики и ненавидит ее, как и средний тип радикала, оба — рабы здравого смысла.
Я сказал уже, что вы безнадежно смешали разум со здравым смыслом и на этом воздвигли свое здание ограниченного рационализма. Вы не знаете истории человеческого сознания, забыли историю философии и религии, ничтожные десятилетия заслонили от вас столетия и тысячелетия человеческой мысли, великие усилия постигнуть смысл мироздания. Если вы хотите знать, что такое разум, в чем его титаническая работа и завещанные нам плоды, обратитесь к Платону и неоплатоникам, к Оригену и христианским гностикам, к Спинозе и Лейбницу, к Гегелю и Шеллингу, наконец к русской философии с Вл. Соловьевым во главе, которой никто из вас не знает и которой каждый из нас должен был бы гордиться[243]. С благоговением вникайте в историю разума и постыдный гипноз здравого смысла рассеется, настанет конец преклонению перед рассудком, поймете разницу между большим, сверхчеловеческим разумом и разумом малым, только человеческим. История философии не есть случайная история человеческих заблуждений и фикций, а полное смысла, постепенное откровение абсолютного разума, подобно тому как история религии была откровением на разных стадиях того же в мистической чувственности; ряды эти сплетаются и сливаются в идее Логоса, в религиозном гнозисе. Учение о Троичности Божества признается рационалистами, героями здравого смысла, безумием и нелепостью, но истина эта была откровением разума у великих философов, зарождалась уже в греческой философии, развивалась у крупнейших мистиков и нашла себе выражение у Гегеля, Шеллинга, Вл. Соловьева, Эвклидову уму, малому человеческому разуму слишком многие истины кажутся непонятными и потому нелепыми и не в этой ли ограниченности рационализма корень всех недоразумений богоборчества![244]. Почему предвзято думают, что Миллю или Спенсеру нужно верить больше, чем Гегелю или Шеллингу? Кто доказал, что разум говорил устами первых, а безумие устами вторых? Почему разум Вл. Соловьева, менее авторитетен, чем разум Н. Михайловского, неужели у Чичерина меньше разума, чем у Бельтова? И не ссылайтесь на Канта, которого некоторые из вас уважают, — старик презирал ваш здравый смысл и идеи разума были для него сверчелове- ческими. Власть неразумных традиционных чувств и верований заставляет вас отдать предпочтение Миллю или Бельтову, раздувать Авенариуса, детское неведение внушает вам уважение к quasi — разумности позитивного духа. Ведь позитивисты и материалисты не признают разума, отрицают его величие и могущество, даже незыблемость логики, которой они так гордятся, не может быть ими защищаема. Они хвастают своим «опытом», единственным своим пристанищем, но и опыт их ограниченно–условен, опыт слишком рационален, подобно тому как разум их слишком эмпиричен. Мистики всех времен черпали свои прозрения из опыта, но опыта полного и глубокого, живого, первичного, сближающего с самыми недрами бытия, а не производного и рационализированного. На стороне мистической философии и преимущества разума и преимущества опыта. И нет противоположности между разумом и опытом, так как разум не есть начало «отвлеченное», отсеченная часть, не есть интеллектуализм и рационализм, а центральная, светящаяся точка полного, цельного организма; разум ограничен и неотделим от того, что в психологии называют волей и чувством. Все психологические теории, выводящие душевную жизнь из ощущений, интеллектуалистиче- ские и волюнтаристические, одинаково остаются на поверхности, так как не углубляются до того первоисточника, в котором органически слиты элементы чувственные, волевые и интеллектуальные и где царит большой разум. Первооснова и сущность души не может быть характеризована, как «отвлеченно» ощущаемая, чувствующая, волящая или познающая. Даже самое значительное психологическое направление — волюнтаризм берет отвлеченно начало волевое, тогда как воля в первооснове неотделима от разума. Метафизика волюнтаризма связана с пессимистическим иррационализмом Шопенгауэра. Истина же не в рационализме и не в иррационализме, а в сверхрационализме. Разум сверхрационален и мировая воля в нем не слепа, а зряча и целесообразна. Разум — не человеческий интеллект, а сверхчеловеческий организм, и разумное познание есть самопознание Божества, к которому приобщаемся и мы в интуитивно–мистическом познавательном акте. Потому только возможно метафизическое и религиозное знание, что разум в нас не индивидуальный и не человеческий, что идеи разума божественные и сверхчеловеческие, что в разуме субъект и объект слиты, что разум познающий тождествен с познаваемым разумом мира, что Логос разбивает. ограниченность человеческой логики. Считают победоносным, тот аргумент позитивизма и критицизма, что человеку, как существу относительному, не дано познать абсолютное, но разум познает абсолютное, потому что сам абсолютен. Раскрывающийся в человеке разум не применяется к абсолютному бытию рациональных категорий и верных лишь для относительного бытия логических законов торжества, противоречия и др., так как интимно связан с Разумом, раскрывающимся в мире. Быть может логические законы, которые держат нас в тисках — это лишь болезнь бытия, дефект самого бытия, как бы результат грехопадения. Недоразумение эмпирического мира есть заболевание бытия и эту коросту, покрывшую лицо мира, наука вполне реально познает. Но не в болезни (явление материи) сущность лица и кроме патологии (науки) есть еще физиология (метафизика и религия), которая познает здоровое тело мира. Рассудку мы противопоставляем разум, эмпирике — опыт в его мистической полноте.
Религия для нас не на внешнем авторитете покоится, не на насильственной фактической действительности. Религия — свободное откровение разума во мне. Сверхрациональные истины религии это истины разума, которые могут быть философски обосновываемы и защищаемы[245]. Религия — продукт мистического опыта, осмысленного разумом, это мистика, в которой засветился Логос. Говорят: Евангелие — историческая книга, Христос — исторический факт. Я никогда мистически не почувствую и разумно не осмыслю, кто был Христос и что Он для меня, если внутренно, в разуме не открылась для меня истина о богосыновстве, о Троичности Божества, об Искуплении, если эти истины разума не соединились с моими мистическими переживаниями. Я никогда не мог понять слепого подчинения авторитету писания или предания, авторитету внешней, навязанной фактичности. Я могу расшифровать слова Христа и преклониться перед ними, когда разум раскроет смысл их и мой свободный мистический опыт заставит почувствовать всю глубину их. Иначе и Христос и Евангелие останутся для меня историческим фактом, подобным всякому другому. Поклонение внешнему авторитету какой бы то ни было исторической церкви[246], традиционный догматизм, отрицающий свободное движение и новые пророчества есть измена верховному достоинству Вечного Разума. Нет и быть не может другого авторитета в мире, кроме авторитета свободного Разума во мне. Но истины разума будут отвлеченными и мертвыми, если не соединятся с живым конкретным воплощением мирового смысла в истории.
Поклонение же здравому смыслу как внешней, навязанной фактичности есть рабство и идолопоклонство.
Философское обоснование и защита религии и мистики— важная задача нашей эпохи, и в защите этой мы должны быть не апологетами, а свободными исследователями и искателями. Мои опыты философской публицистики, попытки рассмотреть временное sub specie aeternitatis — посильный вклад в философскую защиту религиозно–культурных и религиозно–общественных идей. Нас винят, что в такое горячее и трудное время мы заняты вечностью, интересуемся Богом, но это самое странное и недопустимое
