хотелось. Агент Чано в берлинском посольстве засунул шифровальную книгу за шкафчик в уборной и объявил о пропаже. Чано нагрянул с ревизией и розыском, 'нашел' пропавшую книгу и засадил шифровальщиков на итальянский 'Чертов остров' (Стромболи). Там все они и погибли, тем самым показав итальянскому народу, что в борьбе за интересы родины фашисты не считаются ни с чем. Дело было удачно замято.
Болтая о том и о сем, Носик как-то проговорился, что в Локарно, в своей богатой вилле проживает отставной полковник итальянского генштаба, некий Гаэтано Вивальди. Человек пожилой, скучающий вдовец, убежденный монархист: он и в отставку уволен якобы за выступление против Муссолини в дни, когда тот пытался выудить у наследного принца Умберто Савойского согласие жениться на Эдде Муссолине, которую в разговоре с офицерами патриотический полковник публично обозвал б…ю. Теперь Вивальди скучает в райском Локарно неспроста: его вилла — центр итальянской разведки против гитлеровской Германии, за вооружением которой Муссолини следит с завистью и тревогой. Ему нужно решить, с кем идти — с англо-французским блоком или с Гитлером, а для этого необходимо знать, кто сильнее. Через руки полковника проходят интереснейшие данные.
Я написал доклад. Генералы Малли и Базаров, которые за границей были моими начальниками, поддержали. Борис Берман согласился. Москва одобрила.
План был прост: выдать мою жену Иоланту замуж за полковника Вивальди.
— Елочка, — сказал я как можно мягче, когда однажды мы сидели в Давосе, в парке на скамейке, и белочки бегали по нам, совали носы в карманы и лапками выгребали оттуда орехи; я начал говорить по- русски, потому что английский язык с его обязательным обращением на 'вы' кажется более холодным. — Елочка, мой оклад является предельным, он так и называется совмаксимумом. Мне платят 500 золотых рублей. Для тебя я получаю триста. Мне оплачивают гостиницы и беспрерывные поездки. Получается тысяча золотых рублей или сорок тысяч советских рублей в месяц: этот курс я узнал на толчке перед Торгсином в Москве, на Кузнецком.
— Ну и что же? — сонно ответила Иоланта. — Неужто тебе мало?
— Нет. Слишком много. Наша работа хорошо оплачивается, и мы становимся героями с чековой книжкой в кармане. Когда-то ночью, на Карловом мосту в Праге, ты говорила, что не хотела бы пасть до этого.
Иоланта сразу открыла глаза и повернулась ко мне.
— Продолжай. Я слушаю внимательно.
— Надо встряхнуться и сделать еще один шаг вперед. Мы работаем у огня, который может нас обжечь, но не жжет. По существу, мы играем около него.
— А нужно?
Она, не глядя, смахнула с себя белок и уперлась в меня большими бледнозелеными глазами.
Автопортрет.
Быстролётов, Швейцария
- А нужно прыгнуть в пламя.
Иоланта засмеялась.
- Ты сам рассказывал, что когда Борис Берман узнал, что я освободилась из крепости тяжело больной, он радостно воскликнул: 'Вот прекрасно: везите ее в швейцарские горы и лечите там. И держите у нее все ваши липовые паспорта. Это будет безопасно: ее тяжелая болезнь — лучшая защита от подозрений'. Это тебе Борис шепнул, что делу выгодно, чтобы я не вертелась у огня, а прыгнула бы в него?
- Это тебе говорю пока что я. Твой муж, друг, товарищ по борьбе. Давай оставим в стороне дурно пахнущий быт и будем держаться в пределах идеи: мы работаем не ради Бориса или кого- нибудь другого. Слушай дальше.
Я собрался с мыслями.
- Позднее ты мне сказала, что, любя меня на жизнь и на смерть, ты хочешь взять от меня главное — мою душу и свою душу передать мне, а наши тела остаются у каждого из нас в своем, особом, самостоятельном, независимом распоряжении.
- Я не говорила так просто и грубо.
- Возможно, Иола. Но мы именно вели себя так. Когда я привез тебя на консультацию в Берлин, ты была еле жива и после неудачной операции френикоэкзереза едва не умерла. Я вошел тогда в палату, ты даже не могла повернуть головы на подушке и только повела в мою сторону глазами. Я почувствовал, что сейчас же разревусь, и, чтобы скрыть это от тебя, сделал вид, что закашлялся, и вынул платок. И вдруг вижу твою слабую улыбку — первую улыбку за все эти годы и месяцы. Игривую. Веселую. Задорную. И тут только заметил, что вместо платка по ошибке вынул розовые штанишки, которые накануне снял с хорошенькой девушки и впопыхах сунул в карман. Это было?
- Да, — ответила серьезно жена. — Это было.
- И я платил тебе тем же. Выезжая к тебе сначала в Арозу, потом в Давос, звонил из Парижа: 'Я еду!' С границы: 'Ты не забыла? Я еду!' Со станции внизу, перед подъемом в горы: 'Я уже близко!' И наконец, со станции в Давосе: 'Я здесь!' Чтобы дать тебе время убрать все следы, чтобы не найти у тебя чьих-то интимных вещей — галстука или носков.
- И ты их не находил.
- Спасибо. Подтверждаю. Но время идет, борьба обостряется, она делается все более и более беспощадной. Елочка, надвигается война.
Я сделал многозначительную паузу. Она молчала. Потом рассмеялась.
- Ты подбираешься ко мне как идейно-красная лисица к глупенькой мещанской курочке! Смелей! Клади карты на стол без таких утомительных заходов с тыла.
- Они нужны, Иола. Когда Герман, наш чудесный источник, — провалился и был нами убит, Москва приказала нашей группе — мне, Пепику и Эрике выехать из страны. Я убрал их, но сам остался… У меня был паспорт, надежный, как глыба гранита: он обеспечивал отступление.
Я решил попробовать завербовать кого-нибудь из товарищей Германа по министерству. Его провал явился для нас слишком большим ударом, нужно было поскорее заткнуть дыру, даже рискуя собой. Я никогда тебе не рассказывал подробности. Теперь расскажу. Это надо сделать именно сейчас. Слушай! Вдова Германа пригласила меня к обеду и добавила, что придет один из товарищей покойного мужа, очень приятный человек, хотя и большой пьяница. 'На ловца и зверь бежит!' — обрадовался я и явился к обеду, назвав себя новому знакомому представителем иностранного банка, в котором покойный хранил свои деньги. 'Теперь я охраняю интересы вдовы и семьи умершего', — пояснил я.
Глядя на испитое лицо чиновника, я обдумывал, как ловчее подойти к нему. И вдруг он сам, оглянувшись по сторонам, встал, закрыл все двери и быстрым шепотом рассказал, что высшее начальство полагает, что умерший совершил тяжелое должностное преступление, что его смерть — не самоубийство, а убийство, и сейчас в городе находится неизвестный сообщник, агент иностранной державы, может быть, убийца покойного. С хозяйкой сделалось сначала дурно, потом, она вдруг стала рассказывать вещи, от которых я похолодел. Она, не понимая того, выдавала меня с головой — захлебываясь, рассказала, что в поведении вечно нетрезвого супруга было много очень странного. Что он регулярно уезжал за границу и всегда увозил туда какие-то служебные документы в украденном казенном портфеле дипломатического курьера. Что он незаконно получил дипломатический паспорт и даже попросил министра иностранных дел подписать иностранный паспорт на имя какого-то аристократа, который у них никогда не бывал.
- Фамилия? — рявкнул побагровевший чиновник. Томным голоском дама назвала фамилию моего ' бетонного' паспорта.
- Ага, есть! Мы его поймаем на границе!
